Тот начал что-то объяснять, запутанно, однако все с той же спокойной верой, хотя и ему пришлось расстаться с маленьким бруствером из камешков и грязи, на который он потратил немало труда и терпения.
Всем хотелось укрыться от опасности, и на новой позиции возникла новая линия небольших укреплений. Полдничали они в третьем месте. Потом их увели и оттуда. Гоняли с места на место без всякой видимой цели.
Юноше вбили в голову, что во время боя человек совершенно меняется. В этой перемене он видел свое спасение. Именно поэтому ожидание было так мучительно. Его просто била лихорадка от нетерпения. Он считал, что генералы начисто лишены здравого смысла. И начал жаловаться на это долговязому.
- Не могу я больше терпеть все это,- кипятился он,- Ну, какого дьявола зря снашивать подметки?
Он хотел вернуться в лагерь - уж ему-то понятно, что все это обыкновенный синемундирный парад,- или же броситься в битву и увериться, что все его страхи вздорны и храбростью он сравнится с любым настоящим мужчиной. Неопределенность нынешнего положения окончательно вывела юношу из себя.
Долговязый, по-прежнему невозмутимый, оглядел галету с куском свинины и беспечно сунул ее в рот.
- Наверное, мы должны разведать местность, чтобы не подпустить их слишком близко, или обойти их с тыла, или еще что-нибудь в этом роде.
- Чушь! - крикнул горластый.
- Вот именно! - крикнул юноша, никак не успокаиваясь.- Я бы, кажется, на что угодно согласился, только бы не топать целый день без всякого смысла
то туда, то сюда!
- Я тоже согласился бы,- сказал горластый.- Все это никуда не годится. Если бы армией командовали люди с мозгами…
- Да заткнитесь вы оба! - заорал долговязый.- Ты сопливый болван. Дерьмовый дурачина от горшка два вершка. Без году неделя как напялил на себя этот
мундир, а берешься рассуждать…
- Я сюда воевать пришел, а не прогуливаться,- прервал его горластый.- Прогуливаться я мог бы и дома вокруг хлева, если бы пришла охота.
Долговязый, побагровев, сунул в рот еще одну галету с таким видом, словно, выведенный из себя, решил принять яд.
Он начал жевать, и постепенно его лицо обрело утраченное было выражение спокойствия и довольства. Не может человек злиться и ссориться, когда перед ним лежат галеты со свининой. Во время еды у долговязого был такой вид, точно он наслаждается созерцанием того, что попало к нему в желудок. Казалось, его дух общается с проглоченной пищей.
Ни новая обстановка, ни новые обстоятельства уже не нарушали хладнокровия долговязого, и при первой же возможности он сразу начинал подкрепляться запасами из вещевого мешка. На марше шагал как заправский охотник, не жалуясь ни на быстроту ходьбы, ни на длительность похода. И не ворчал на то, что трижды ему пришлось расставаться с маленькими укреплениями из камешков и грязи, хотя сооружал он их с таким тщанием, точно ставил памятник своей бабушке.
