- Так помните, вы дали мне слово. Правда, друг мой? Увидите, как хорошо заживем мы с вами. Ведь и я совсем, совсем один! - и что-то бесконечно грустное, как показалось мне, прозвучало в его последних словах. Еще раз крепко обняв Смирнова, он поспешно вышел на лестницу.
Вот он стоит передо мной и, застегивая пальто, что-то говорит. Но я не слышу, не могу вслушаться, что именно; на мою душу нахлынуло так много чего-то, столько сильных впечатлений, весь этот день, все, что слышала, видела я, эта последняя сцена, сейчас там за дверями… Мне и плакать хочется и высказать ему, Светлову, все большое, накопившееся на моем сердце; но я только молча смотрю на него, слезы застилают мне глаза.
- Господи, какой, какой вы хороший! - вдруг невольно срывается с моего языка. Я поспешно достаю из муфты носовой платок и вытираю глаза.
- Благодарю за доброе слово, - тепло говорит он. - Но, право, я ничем не заслужил его. Я давно знаю и искренно люблю Смирнова. Что это был за чудный человек! Добрый, чуткий, неподкупно честный. Впрочем, все это он сохранил и теперь, но перенесенное горе прибило, уничтожило его. Вы, конечно, знаете их печальную повесть; после этого несчастья жизнь замерла в нем, силы исчезли и, беспомощно опустив руки, он дал мутному потоку постепенно убаюкивать и увлекать себя.
Я слушаю, медленно спускаясь с лестницы, a в голове моей бегут мысли: ведь и его, Светлова, жизнь тоже обидела, и y него было горе, верно, есть еще теперь: как скорбно звучали только что слова: «Я ведь совсем, совсем один»!.. Но он не опустил рук, наоборот, он тянулся вверх, ввысь, работал, не сегодня - завтра он профессор, y него хватает силы не только для себя, но и утешать, поддерживать других. Все это хочется мне сказать Светлову. Словно подслушав мои мысли, он продолжает:
- Конечно, есть счастливцы, которым, в конце-концов, удается справиться со своим горем, но тем глубже, тем сильнее жаль тех несчастных, обойденных судьбой. Разве виноваты они, что она наделила их меньшими силами? Так ли уж велика заслуга тех, более крепких, смогших устоять? Что глубоко ценю я в Смирнове, это то, что он сберег свою чистую, незлобивую, ясную душу; воля ослабла, a в душе ясно теплится сохранившаяся искра Божья. Мне почему-то кажется, вернее чувствуется, что новое горе, - болезнь дочери, которую он обожает, сильней раздует эту искру, что душа вырвется из того оцепенения, в которое она словно закована. Первое горе чуть совсем не убило в нем человека, второе - должно разбудить его, конечно, только в том случае, если дочь его останется жить; не дай Бог, нет, тогда все будет безвозвратно кончено для него, он неудержимо покатится вниз по наклонной плоскости.
