От Макеляна никто не слышал грубого слова, окрика. С летчиками он живет душа в душу, наказывает редко, предоставив право решать дисциплинарные вопросы своему заместителю и командирам звеньев. С офицерами и солдатами он разговаривает по-товарищески, поэтому подчиненные делятся с ним самыми сокровенными тайнами. Макелян умеет хранить их. В своем кругу летчики называют его Седым за серебристые волосы. Поседел он рано, лет двадцати восьми, и все в полку знали почему.
Однажды, когда Макелян был еще инструктором в училище, к нему на аэродром пришел восьмилетний сынишка и стал просить, чтобы отец покатал его. Макелян должен был лететь на учебном самолете. Посадил он сына в заднюю кабину и стал кружить над полем, где работали женщины. Те озорно помахали ему платками: давай, мол, к нам. Заиграла кровь в Макеляне, пороховым зарядом вспыхнул его южный темперамент. Забыв про все на свете строгий приказ, запрещающий пилотаж на малой высоте, то, что в задней кабине находится сын, не пристегнутый ремнями, — он перевел самолет в крутое снижение. Разогнав машину, у самой земли сделал одну бочку, другую. И вдруг вспомнил про сына. Сердце у него замерло… Обернулся — в кабине пусто. Он сразу пошел на посадку, тут же, в поле. Сел, выключил мотор и, не зная, куда бежать, где искать сына, дрожащими ногами ступил на землю. В это время сын вылез из кабины и как ни в чем не бывало спросил: «Что, пап, прилетели?»
Оказалось, когда отец стал бочки крутить, сын согнулся в три погибели, уцепился ручонками за сиденье и не поднимал головы от страха, пока отец не выключил мотор.
Из того полета вернулся Макелян седым. Эту историю он не скрывал и нередко сам рассказывал ее в кругу летчиков…
Когда строй распустили, Синицын позвал меня в штаб эскадрильи.
— Вот что, товарищ Вегин, — сурово начал он. — С красивой девушкой встречаться, безусловно, приятно, но ночевать надо дома. И если бы сегодня были полеты, вас к самолету я не подпустил бы. Учтите это на дальнейшее.
После занятий ко мне подошел Юрка:
— Ну как?
— Получил предупреждение, что в следующий раз буду отстранен от полетов.
— Серьезно? Синицын?
— А кто же!..
— Вот академик! Говорил тебе, просись к нам. Я, как услышал, что вашу эскадрилью академией величают, сразу понял, в чем дело. А наш Седой только посмеялся. Что, говорит, Лаптев, не выспался?
В комнату вползают сумерки. Ветер бьет в стекло и жалобно скулит. На душе тяжело и тоскливо: я не могу отогнать дум об Инне. Почему она так сделала? Зачем ей надо было затевать эту жестокую игру? Прошло четыре дня с тех пор, когда мы стояли у подъезда ее квартиры, но мне кажется, что я все еще чувствую на губах ее поцелуй и слышу ее дыхание. Почему она так запала мне в душу? Ведь знаю я ее немногим более трех месяцев, а если брать дни, когда мы встречались, их не наберешь и десятка.
