Летом 1225 года Франциск прибыл в курию, с любовью и благоговением был принят в епископской резиденции: его наперерыв спешили навестить все виднейшие люди курии, за ним заботливо ухаживали, делали все возможное, чтобы облегчить его страдания.
Безуспешно. Болезнь, как вредный плевел, пустила глубокие корни в теле больного.
— Брат, — сказал однажды Франциск ухаживавшему за ним брату, который в миру некогда отличился игрой на лютне, — брат, мне бы хотелось, чтобы ты тайком достал инструмент и извлек из него скромную гармонию, это доставило бы облегчение моему бедному изболевшемуся брату телу.
— Мне стыдно играть на лютне, отче, — отвечал смиренный брат — я боюсь, как бы люди не укорили меня в легкомыслии.
— Когда так, оставим это, брат. Лучше лишить себя доброго, если от него произойдет соблазн.
Но на следующую ночь Господь послал ему то, в чем отказали люди.
В полной тишине вдруг раздался звук цитры, и в комнатке разлилась мелодия, утешившая сердце Святого. Порой она звучала тихо, как струйка воды меж камней, порой поднималась и гремела, как звучный хор.
Плененная сладостными звуками, душа Святого воспаряла от неба к небу все выше, в блаженные сферы.
Надежда спасти Франциска заставила брата Илию прибегнуть к крайней мере — болезненной операции, которую надлежало совершить тому же врачу: состояла она в лицевом прижигании, согласно последним достижениям хирургии того времени.
Франциск знал, что это за пытка, и согласился на нее лишь как на новое доказательство любви к Христу Распятому. Он умолял лишь об одном, о том, чтобы это совершилось в уединении в Фонте Коломбо. Там, в величественной тишине, он почувствует утешающее присутствие Божие, и жертва его будет угоднее Богу.
Когда собратья увидели раскаленные инструменты, они в страхе бежали, сам Святой не удержал жеста удивления:
— Брат мой огонь, благородный и полезный превыше всех творений, будь ко мне любезен в этот час за то чувство, которое я к тебе питал и буду питать ради Того, Кто тебя создал.
Сказавши это, он подставил лицо хирургу.
Тот провел раскаленным железом по щеке, ища вену. Раздалось шипение, едкий дым наполнил комнату.
Кровь, кровь, кровь... Стигматы от людей оказались жесточе, чем стигматы от Бога.
Когда братья вошли снова, длинная кровавая борозда тянулась через щеку Франциска, но уста его по-прежнему улыбались:
— О малодушные и маловерные люди, почему вы бежали? Поистине говорю вам, что не ощутил ни боли, ни огненного жара, так что если надо еще прижечь мою плоть, прижигайте крепче.
