Франциск не стал терять времени.
При первых лучах зари он, взяв с собой брата Массео, отправился в Перуджу, куда как раз прибыл Папа.
Годом раньше Франциск посетил Рим, где присутствовал на IV Латеранском Соборе.
Пред лицом столь внушительного собрания кардиналов, патриархов, епископов и прелатов он испытал горячую любовь к цитадели св. Петра, этому якорю спасения и маяку истины.
Он выслушал пылкую речь Иннокентия III, и сердце его забилось в унисон с сердцем великого Римского Первосвященника.
Теперь Иннокентия не было в живых. Его место занимал Гонорий III, «старец добрый и благочестивый, очень простой и сострадательный, отдавший бедным все, что имел».
Представ перед ним, Франциск рассказал о том видении, какое ему было в Порциунколе и о желании привести души в рай.
— На сколько лет ты просишь эту индульгенцию?
— Святой Отец, — отвечал Франциск, — не годы мне потребны, а души.
Просьба было необычной. Такая индульгенция давалась только тем, кто, взяв крест, отправлялся в крестовый поход — освобождать Гроб Господень.
И все же Папа, несмотря на возражения курии, дал индульгенцию.
Франциск, ликуя, уже собрался удалиться:
— Послушай, простец, — сказал ему Папа, — куда же ты идешь без документа, удостоверяющего наше разрешение?
— Святой Отец, мне довольно вашего слова. Мне не нужно бумаг. У меня вместо бумаг — Пресвятая Дева Мария, вместо нотариуса — Христос, вместо свидетелей — ангелы.
***
2 августа того же года, в присутствии епископов Ассизи, Перуджи, Тоди, Сполето, Ночеры, Губбио и Фолиньо, Франциск, не в силах удержать переполнявшей его радости, объявил великое Отпущение Грехов собравшейся отовсюду толпе.
С того года скромная церквушка -— дотоле никому не известная — стала целью паломничества: множество кающихся являются сюда в поисках душевного мира.
И так всегда, каждое 2 августа, с наступлением рассвета.
Глава XVII,
в которой рассказывается, как состоялся Капитул рогожек и как кардинал Остии стал Покровителем ордена.
Огонь — это стихия, его не спрячешь, он «прекрасен и весел, и крепок и могуч», всюду от него тянутся жадные языки пламени.
Такой огненной была и душа Франциска, и пламенным — язык. «Слово его было огненно и проникало до внутренности сердца, и разум слушающих наполнялся изумлением. Он казался совершенно переменившимся по сравнению с тем, каким он был раньше и, обратив взор к небу, не желал обратить его на землю».
Первыми пламя охватило братьев Франциска; те запылали кострами милосердия и любви ради спасения душ.
