— Господин Герлах назначил меня капитаном лично! — Руал с заметным усилием перекрикивал пятерых матросов, кока и старшего помощника капитана, споривших друг с другом о том, может ли новое назначение быть правдой. — И теперь я приказываю вам всем идти к тюленьим тушам и помочь мне их разделывать! Это должно нам помочь, мы поправимся, вернем себе силы и больше не будем болеть!
— Это правда, — подтвердил его слова Кук, входя на камбуз. — Руала назначили капитаном, и если вы сейчас выполните его приказ, мы действительно выздоровеем.
Моряки переглянулись, все еще не веря, что обстановка на "Бельгике" так радикально изменилась. Но горящие глаза Амундсена и рассудительная речь Кука выглядели более чем убедительно…
— Мы поправимся, и у нас больше никогда не будет цинги! — повторял, как заклинание, Руал, разрубая на куски замерзшую тюленью тушу. — И больше ни в одной экспедиции, где я буду участвовать, ни у кого никогда не будет этой мерзкой болезни! Потому что участвовать я в них буду только главным, чтобы самому принимать все решения. Так, как было здесь, делать нельзя, начальник должен быть один, и он должен быть человеком без предрассудков. К черту глупые правила, моя команда никогда не будет ни болеть, ни голодать!
Они с Куком оказались правы: уже на следующий день, после всего одного ужина из свежего тюленьего мяса, самочувствие у всех членов команды значительно улучшилось. Это было похоже на сказку, и первое время, глядя на довольных и энергичных матросов, Амундсен ловил себя на мысли, что он все-таки сошел с ума и все увиденное является плодом его больного воображения. Однако он и сам чувствовал невероятный прилив сил, а вскоре от его слабости и апатии не осталось и следа. А потом суп из тюленя согласились попробовать капитан и даже упрямый де Герлах… И выяснилось, что, строя планы на будущее во время разделки первого тюленя, Амундсен ошибся только в одном: ему все-таки пришлось еще один раз оказаться под началом других людей — обоих выздоровевших и снова вставших на ноги начальников, которые к концу зимы окрепли настолько, что смогли вернуться к своим обязанностям. Впрочем, Руала это обстоятельство нисколько не расстроило.
Антарктида, 82®17' ю. ш., 1903 г.
Роберт Скотт выглянул из палатки и в первый момент испугался, что его глаза, как и у многих его спутников, тоже поразила снежная слепота: вместо привычного антарктического пейзажа, состоявшего из округлых сияющих на солнце белых холмов на фоне синего неба, все вокруг заволокла светло-серая мутная пелена. Впрочем, он быстро вспомнил, что его друг Эдвард Уилсон, страдавший этой болезнью особенно сильно, жаловался, что не видит вообще ничего, кроме черной пустоты, сквозь которую не проникал ни один лучик света. Значит, со зрением у Роберта все было нормально — просто их палатку окружил на редкость густой туман. Приглядевшись, Скотт сумел различить в нем расплывчатый силуэт саней, а потом заметить вдалеке какое-то медленное движение — должно быть, ковылявшую по снегу ездовую собаку. Но больше в тумане ничего видно не было, а уж о том, чтобы прокладывать в нем дорогу на юг, не могло быть и речи. Роберт сжал зубы и отполз обратно в палатку.
