голодовку объявить? Типа, а вот я щаз помру, если не отпустите! Не, еще, чего
доброго, заставят Керта меня кормить, тут-то он мне и отомстит за грубость:
закормит до смерти! И помру во цвете лет от лишней ложки с кашей!
— Готово! — вдруг прощебетал надо мной ненавистный голос, и Мехри решительно
повернул меня к зеркалу.
— Тим! О, Тим, ты великолепен! — восторженно воскликнул Лианэ.
Да? Ох, что-то сомнительно…Ну, посмотрим.
Я испуганно поморгал глазами, всматриваясь в зеркальное изображение.
Подведенные глаза придавали взгляду какую-то томную негу, а подкрашенные губы
невольно наводили на мысли о непристойностях. Причем парочку я представил очень
живо. Кроме того, Мехри подстриг челку, и она неровными прядями кокетливо падала
на лоб. Караул! И этот голубой эльф — я?!
Увидел бы такого ночью — и стойкое заикание на всю оставшуюся жизнь
обеспечено. Одним словом, красавчег. Да с такой мордой в этом месте штаны можно
и не надевать! Не пригодятся!
Мне вдруг резко поплохело, и я, молча — слова застряли где-то в горле, –
дополз до ложа.
— Э…Тим…тебе не понравилось? — робко спросил Лианэ.
— Ну почему же… — неопределенно прохрипел я. И, оживая, ласково добавил: –
Лианэ, а у тебя нет случайно кинжала с собой? Или еще чего-нибудь
колюще-режущего?
— Есть…А… зачем тебе… — начал было спрашивать любознательный парень, но не
договорил и с тонким визгом бросился к двери, увлекая за собой гаремного
стилиста.
На его месте и я бы удрал, особенно, увидев кого-то с добрым лицом серийного
маньяка, приближающегося с сумасшедшим блеском в глазах.
Но я не стал их преследовать, памятуя о предупреждении Керта, кроме того,
боевая раскраска на лице не вдохновляла на прогулки.
Пусть султан и не надеется, я не стану щеголять по дворцу, словно труженица
древнейшей профессии! Я, в конце концов, сын богини Синанэ! Пусть и самозваный.
* * *
Последние несколько дней перед встречей с султаном я запомнил плохо. Лианэ
разучивал со мной какую-то приветственную речь, которую полагалось донести до
аль Суфайеда, но после пятого «да пребудет с ним солнце», я взбунтовался и
потребовал, чтобы от меня отстали. Я не депутат, чтобы речи толкать! И вообще,
какого черта, я распинаться должен? Это ж меня нагло сперли из моего мира,
издевались морально и телесно (вру, до телесного пока не дошло) и больно ранили
мужское самолюбие!
На шестой день моего пребывания во дворце, ранним утром, я был разбужен
резким и отрывистым приказанием:
— Просыпайся немедленно! — Керт, не церемонясь, содрал с меня покрывало.
