Наконец Ходасевич сказал:
– Нина, в вашей тарелке, кажется, больше слез, чем супа.
Она подняла голову и ответила:
– Меня надо звать бедная Нина.
Ходасевич потом вспоминал: «Мы с Белым переглянулись – о женщине с Невского Нина ничего не знала. В те времена такие совпадения для нас много значили».
Совпадение объяснялось просто: ни кем иным Нина себя сейчас не чувствовала, как постаревшим на столетие подобием «бедной Лизы», точно так же, как та, брошенной своим возлюбленным.
Брюсов не пытался уверить ее в том, что «все будет хорошо». Он постепенно готовил ее к забвению «перегоревшей» страсти. «Я чувствую, – писал он ей, – как в моей душе моя любовь к тебе, из дикого пламени, мечущегося под ветром, то взлетающего яростным языком, то почти угасающего в золе, стала ровным и ясным светом, который не угасит никакой вихрь, ибо он не подвластен никаким стихиям, никаким случайностям».
Будем друзьями, дорогая, расстанемся, как цивилизованные люди…
Для Нины это было, конечно, невозможно.
Ты приходил ко мне, холодный,
С жемчужным инеем в усах,
В вечерний час, со смертью сходный,
Твой лоб, твои глаза и щеки
Я грела в маленьких руках.
О, как мы были одиноки,
Вдвоем, и в мире, и в мечтах!
Ты приходил ко мне весенний,
Овеян запахом листвы,
И в час, когда прозрачны тени,
Я целовала абрис милый
Твоей склоненной головы.
А древняя луна скользила
По кругу древней синевы.
Ты приходил ко мне, усталый
От зноя, в пыльный летний день.
Твой рот, страдальческий и алый,
Я целовала; берегла я
Твою тоскующую лень,
Пока, все думы погашая,
Не проникала в окна тень.
Настала осень: дождь протяжный
Шумит в ленивой тишине,
И ты, весь радостный, весь влажный,
Осенних астр цветную связку
Несешь кому-то, но не мне…
И вечер грустно шепчет сказку
О невозвратном, о весне…
Теперь ей оставалось только перечитывать старые стихи, старые письма и плакать над ними. Но чаще всего она перечитывала «Огненного ангела». Впрочем, это и не нужно было ей – она и так знала его «с любого места наизусть». Уехав ненадолго в Италию подлечить вконец истрепавшиеся нервы, причем прихватив с собой в компанию Сергея Ауслендера, очень сильно в Нину – а может, в Ренату, он и сам толком не знал – влюбленного, Нина писала Брюсову:
«Всякие выходки мальчика довели меня до того, что я хотела не ехать с ним. Но когда я сказала: „не поеду“, – он понял серьезность угрозы и, немножко зная способность Ренаты к поступкам безумным, смирился и изменился». И спустя несколько дней: «Я хочу умереть, чтобы смерть Ренаты списал ты с меня, чтобы быть моделью для последней прекрасной главы…» Она, кажется, даже забывала, что «уже написан Вертер», роман закончен и живет теперь самостоятельной жизнью. Но она все еще продолжала ощущать себя частью его. И даже поехала из Парижа, где тогда жила (одна знакомая писала Брюсову в это время из Парижа: «Представьте, какая досада: была у меня Нина Петровская и преглупо не застала дома… А мне почему-то ужасно хотелось видеть губы, которые вы целовали»), в Кельн, чтобы вновь ощутить себя героиней «Огненного ангела». И Брюсову полетело письмо об этом:
