Июнь 1905 года Нина Петровская вспоминала как лучшее время жизни. Они с Брюсовым уехали в Финляндию, на Сейму, и были там так счастливы, как она не смела даже мечтать. Здесь им ничто не мешало, никакие мужья, никакие жены, никакие мещанские (он даже жил в Москве на Мещанской улице!!!) привычки Брюсова… к примеру, он очень любил играть в преферанс, это было модно среди мелкого чиновничества… видимо, и среди доморощенных магов – тоже. Ходасевич, который с Ниной дружил и был в нее тихо, философически влюблен, который очень бесился ее умением растворяться в мужчинах, то в одном, то в другом (но не в нем, вот же несчастье, не в нем!), порою подкалывал, подгрызал ее намеками на эту его черту, которую он считал сущим убожеством, хотя и сам предавался общепринятому увлечению. Нина по этому поводу потом вспоминала: «Домашний быт его, преферанс по воскресеньям, буржуазно-размеренная его жизнь на Мещанской улице – все это в течение семи лет терзало и меня.
С мефистофельской улыбкой рассказывал мне В. Ходасевич:
– Хорошо было вчера… хорошо… очень приятно. Все честь честью, как во всех приличных домах. Чаю напились с тортом, потом в картишки сразились. Талантливо играет Валерий Яковлевич в винт… —
и подсматривал за мной. До чего подсматривал! Видел на моем лице тоску, и, видя ее, наслаждался и, как умел, меня любил тогда…»
Именно эта домашность Брюсова, готовность «возвращаться в быт» и внутренне, и внешне и поражала Нину, которая мечтала быть с ним всегда, неотлучно. Но все равно она не смогла быть в той его жизни рядом, даже если бы он был холост, даже если бы женился на ней. «Да, конечно, я не могла бы играть с ним и его родственниками по воскресеньям в преферанс по маленькой, чистить щеткой воспетый двумя поколениями поэтов черный сюртук, печь любимые пироги, варить кофе по утрам, составлять меню обеда и встречать его на рассветах усталого, сонного, чужого… Этот терновый венок приходится на долю жен поэтов…» Нина не была создана быть женой – только временной спутницей какого-нибудь мужчины. А здесь, на Сейме, для этой временности, которая была основой существования Нины, создались самые благоприятные условия.
Они бросили в реку письма Белого, которые Нина раньше хранила, как священные реликвии, – и словно бы очистились от прошлого: «Когда-то А. Белый писал мне длинные письма (часто, как потом убедилась, отрывки из готовящихся к печати статей). После нашего разрыва, летом 1905 года, мы с Брюсовым привязали к этим письмам камень и торжественно их погрузили на дно Сеймы. Так хотел Брюсов. Когда-то расшифровывать эти строчки для меня было целью бытия…» Теперь целью ее бытия стал Брюсов. Их с Ниной страсть достигла наивысшего накала. И отражение этой страсти в стихах поистине прекрасно своей откровенностью… только странно, что самые откровенные стихи Брюсов потом так и оставил не опубликованными в им самим составленных сборниках…
