Осечка. Белый даже испугаться не успел – револьвер у Нины выхватили окружающие.
Французский психиатр Жюли в сходной ситуации выразился с некоторой обидою: «Женщины имеют какое-то непонятное представление о том, что им все позволительно относительно мужчин, потому что они все искупают своей лаской и своим подчинением им».
Белый потом уверял, что револьвер Нины не был заряжен, она всего лишь хотела его попугать. Те, кто его выхватили и опробовали, опровергали: заряжен револьвер был. Просто повезло господину Бугаеву с этой осечкой. Должно быть, судьба берегла его для того, чтобы мог впредь отравлять жизнь Блоку – и сражаться на символических, поэтических, мистических, на виртуальных, как сказали бы мы теперь, мечах с Брюсовым.
И сражались они так, что искры летели!
С чего же началось сражение?
Ходасевич уверял, что Нина Петровская сблизилась с Брюсовым, чтобы отомстить Белому и в тайной надежде его вернуть, возбудив его ревность. То есть Брюсов был для нее как бы средством, она сама не ожидала, что влюбится в него еще сильнее, чем любила Андрея Белого.
Сам же Белый уверял, что не Брюсов был средством для Нины, а она сама и ее любовь к Андрею Белому были для демонического Брюсова лишь средством… нет, не мести литературному сопернику! – а средством для создания нового романа, и он сознательно моделировал в какой-то степени отношения Белого и Нины.
Ну да, в образе Брюсова многим чудилось нечто демоническое, почти дьявольское…
Как старый маг, я продал душу,
И пакт мой с Дьяволом свершен.
Доколь я клятвы не нарушу,
Мне без лукавства служит он.
Он из ночей моих построил
Дворец с бесчисленностью зал.
Их глубь удвоил и утроил
Бессчетным множеством зеркал.
И каждый вечер, раб послушный,
Из мира дум, из круга слов
Меня ведет тропой воздушной
В страну неповторимых слов.
В этих стихах (кстати, оставшихся неопубликованными!) Брюсов сам признавался, что связался с потусторонними силами для того, чтобы достигнуть феерических вершин славы. Он не скрывал, что живет лишь для того, чтобы в «учебнике всемирной литературы» о нем было хотя бы две строчки. Он обожал поклонение, он не мог жить без поклонения! Не слишком-то долюбливающий его Ходасевич вспоминал: «Брюсов старался окружить себя раболепством – и, увы, находил подходящих людей. Его появления всегда были обставлены театрально. В ответ на приглашение он не отвечал ни да, ни нет, предоставляя ждать и надеяться. В назначенный час его не бывало. Затем начинали появляться лица свиты. Я хорошо помню, как однажды, в 1905 г., в одном „литературном“ доме хозяева и гости часа полтора шепотом гадали: придет или нет?
