Ничто не могло поколебать решимость упрямого шурина Джона, и коронер ушел в бешенстве, пообещав вытянуть из Саймона правду, как только тот появится, даже если ему придется пытать разбойника чуть не насмерть. По дороге на Мартин-лейн он встретил своего друга архидиакона и выплеснул все свои беды на Джона де Аленсона.
— В некотором роде это должно быть делом Церкви, — мрачно заявил священник. — Я слышал об этой реликвии и, учитывая ее происхождение, подтвержденное письмом сэра Джеффри Мэппстоуна, она и в самом деле может оказаться частицей Истинного Креста. — Его рука машинально метнулась ко лбу, сердцу и плечам, напомнив де Вольфу клерка с его почти навязчивой привычкой. — Даже если она и проклята, она все же часть нашего христианского наследия, и у разбойника необходимо выбить полное признание.
Джон предложил представить Саймона Клейвера к peine forte et dure, и даже всегда сострадательный архидиакон согласился. А когда он услышал, что шериф не желает добиваться правды по своим собственным причинам, де Аленсон заявил, что он сам отправится к де Ревеллю и выдвинет свое, церковное требование — они обязаны выяснить у изгоя правду.
На следующий день, когда Гвин приволок измученного, со стертыми ногами Саймона, втянул его на подъемный мост, а потом в грязный, зловонный подвал главной башни Ружмонта, там вовсю шли приготовления, чтобы заставить изгоя разговаривать более красноречиво.
Стиганд, злобный тюремщик, шел из ниши и нес толстые плиты ржавого железа, каждая площадью около фута. Он с громким грохотом свалил их в центре промозглой камеры, задыхаясь от натуги: его жирное тело не было приспособлено к тяжелой работе. Когда появился офицер коронера с новым пленником, Стиганд приковал разбойника к решетчатой загородке, тянувшейся сквозь полудюжину сжатых камер.
— Они придут в полдень, чтобы послушать, как поет этот парень! — прошепелявил Стиганд своими вялыми, выпяченными губами. Потом пнул пленника, в изнеможении опустившегося на пол, и получил крепкий удар по голове от Гвина.
— Оставь его в покое, ты, поганый мужеложец! — гаркнул офицер. — Дай ему воды и пару хлебных корок!
Тот ушел, а Гвин задумался, с чего вдруг он начал проявлять такую заботу о человеке, которого они собираются сначала пытать, а через несколько дней вздернуть, но что-то в потерявшем всякую надежду узнике напоминало ему побитую собаку.
Когда соборные колокола прозвонили полдень, в подвале собралась небольшая толпа, чтобы наблюдать за дознанием. Туда неохотно спустился сам шериф, а также коронер, его офицер и клерк, констебль и архидиакон Эксетера. Сержант Гэбриел, вернувшийся из своих бесплодных поисков на западе, отвечал за троих воинов, которых привели, чтобы удерживать пленника. Немного пришедшего в себя после долгого перехода за крупом лошади Гвина Саймона выволокли на середину помещения. Он сопротивлялся и грязно ругался. Двое солдат повалили его на пол и приковали за вытянутые руки и ноги к ржавым кольцам, вделанным в камни, врытые в сырой земляной пол.
