Меня восхищало федькино поведение перед лицом этой темной, неумолимой силы. Я бы так не смог. Если бы заговор всех людей был направлен против меня, я непременно впал бы в тоску и панику. Федька же держался молодцом. Тотальная злонамеренная конспирация лишь разжигала его исследовательскую отвагу. Толпы оборотней сужали вокруг него свое роковое кольцо — а он даже не думал об опасности, он продолжал без устали разить заговорщиков всепобеждающим скальпелем научного анализа, срывать с них маски и фиговые листочки, классифицировать и пригвождать.
* * *
— А ведь я по делу! — вспомнил Федька и вытащил из кармана мятый конверт. — Это мне пришло или не мне?
— Послушай, Федор! — сказал я. — Еще понятно, когда иероглифы. Бог с ними. Но как твоя фамилия пишется, ты мог бы и выучить. Вот это — «рэ», вот это, с кружочком — «пэ», вместе получается «рэпэ», и уже понятно, что фамилия твоя.
— Когда мне будет очень надо, — сказал Федька, — я все выучу. Когда стимул появится. Раз не учу, значит стимула нет. Лучше скажи, от кого это пришло.
— «Мураяма», — прочитал я иероглифы на обратной стороне.
— Вот черт! — Федька заерзал. — Опять Мураяма! Чего пишет?
— Читать надо…
— Так читай! Я пока чай налью.
Он загремел стаканами и ложками, а я вскрыл конверт и углубился в чтение. Господин Мураяма поздравлял профессора Репейникова с благоденствием. Он делился радостью по поводу скорого наступления весны, извинялся за то, что своим негодным письмом отрывает профессора от важных дел, и сетовал на занятость, которая не позволила ему написать больше.
— Ну, что там? — деловито осведомился Федька, возвращаясь с чаем.
— Он тебя поздравляет.
— С чем?
— С благоденствием.
— А еще что?
— Больше ничего.
Федька на секунду замер, потом поставил стаканы на стол и потребовал буквального перевода. Я старательно перетолмачил все письмо, обсасывая каждую фразу до косточки, чтобы никакой тайный смысл не утек.
— Вот же, блин! — крякнул Федька, когда текст закончился без малейшей зацепки. — Раструби его в затылок, этого Мураяму… Откуда он взялся вообще? Чего хочет?
— Может, он масон? — предположил я.
— Нет, — отверг Федька. — Масоны другие.
— А может, мормон?
Федька немного подумал.
— Нет, — опять не согласился он. — Мормон и писал бы про свое мормонство. А тут какое-то «благоденствие»…
— Значит, не мормон. Просто козел по жизни.
Выражение «козел по жизни» было взято мной на вооружение в студенческие годы, после общения с одним демобилизованным конвоиром. Эта лапидарная формула, несмотря на уголовный генезис, примечательна во многих отношениях. Она трогательно незатейлива, в меру брутальна, достаточно выразительна и гениально неконкретна. Любого деятеля в любых обстоятельствах бывает уместно обозвать козлом по жизни — естественно, за глаза. Безапелляционность приговора, вкупе с расплывчатостью понятия «козел», отбивает у собеседника всякую охоту пускаться в споры. Эта формула незаменима в случаях, когда предмет разговора вызывает ленивое неодобрение, граничащее с полной индифферентностью.
