– Это тот Эккерт, который написал учебник латинского языка для медицинских факультетов? – Спросил Реутов, лихорадочно пытавшийся сейчас переварить сказанное Стеймацким.
– Тот самый, – кивнул старик. – Но он не латинист, на самом деле, а историк науки.
И тут Вадим вспомнил, что видел – и не однократно – статьи Эккерта в "Вестнике естественных наук", в "Следопыте" и других журналах, хотя сам их, вроде бы, никогда не читал.
– Вот к нему я бы вам и рекомендовал обратиться, – продолжил между тем свою мысль Стеймацкий. – Если кто-то и сможет вам что-нибудь рассказать про "Шарашку" и прочие связанные с медициной истории, так только он.
10.
Реутов вышел из дома профессора в состоянии легкой прострации, вызванной двойственностью ощущений от состоявшегося там разговора. С одной стороны, как это ни странно, учитывая возраст собеседника, визит к Стеймацкому оказался совсем не бесполезен. Старик пребывал, что называется, в здравом уме и твердой памяти. И как бы не оценивать то, что рассказал ему Николай Евграфович, слова его однозначно подтверждали то, что Вадим успел узнать о своей несостоявшейся на самом деле смерти. Однако, с другой стороны, конец разговора со всей определенностью уводил Реутова туда, куда он идти вовсе не желал. И дело было даже не в грязных тайнах прошлого царствования, копаться в которых Вадим, как человек интеллигентный, не желал из вполне понятной брезгливости. Дело было в другом. В том, что гипотеза – если, конечно, предположение, сделанное Стеймацким, вообще можно было назвать гипотезой – прямиком вела в такое болото антинаучных и, следовательно, противных самому духу науки, "теорий", а, попросту говоря, околонаучных мифов, что Вадиму даже думать об этом было противно. Но и не думать об этом он не мог тоже.
Реутов прошел по улице Кроми и по памяти свернул налево. На глаза попалась табличка с названием улицы. "Розена". Латышское слово ему ничего не говорило, но, опускаясь, его взгляд упал на витрину аптеки, и Вадим увидел в зеркале, на фоне которого были выставлены какие-то баночки с кремами, отражение улицы за своей спиной. Увидел, и его неожиданно обдало холодной знобкой волной, потому что он узнал лицо мужчины в застегнутом на все пуговицы темном плаще, неторопливо шедшего по улице Кроми. Это лицо он уже видел сегодня утром, когда искал дом профессора.
"Он сидел в кафе…"
Так все, на самом деле, и было. Когда Реутов нашел, полагаясь только на зрительную память, эту улицу, он хотел, было, зайти в единственное открытое в этот ранний час кафе и спросить, не знают ли здесь проживающего поблизости старого профессора…
