Печерников от жалоб, заявлений, вообще от выступления отказался, мотнув низко опущенной головой. Николай Александрович открыл было рот, чтобы предоставить слово прокурору, но защитник вскинул палец и из вороха бумажек извлек какой-то документ.
— Прошу приобщить к делу, —-сказал он, помахивая листочком. — Похоронка, полученная Анной Тимофеевной, бабушкой обвиняемого. В сорок третьем году она потеряла мужа, и на ее руках остались две малолетние дочери, ее собственная мать-старуха и отец погибшего мужа, инвалид третьей группы.
Он передал похоронку Николаю Александровичу. Потрепанная, стершаяся на сгибах бумажка, траурная кайма, серое, казенное слово «Извещение» и выцветшая от времени запись фиолетовыми чернилами «Деревня Иван Устинович». После слова «похоронен» стояло жирное тире, и у самого края, уже другим почерком — ломаным, похожим на детский, — было приписано «Донец».
То, что дразнило память и никак не вспоминалось, вдруг вспомнилось разом, в мельчайших подробностях, ошеломив и смутив Николая Александровича. Судебное разбирательство пошло как бы само по себе, а он перенесся мыслями, памятью в иные времена, в иные дали.
Стояли знойные дни июля. Берег реки и прибрежная полоса степи были выжжены солнцем и войною, катившей свой гибельный вал уже в четвертый раз по одному и тому же месту. Бугристая левобережная низинная земля, в которую вкопалась на скорую руку пехота, была испещрена воронками, перемята гусеницами, припорошена гарью. Еще вчера полк Фомина был на том берегу, а сегодня снова надо готовить людей к атаке, чтобы отбить у немцев оставленные позиции.
На склоне холма, в полукилометре от передовых цепей, в штабном блиндаже, поспешно расчищаемом от завалов четырьмя солдатами, командир полка Фомин совещался с комбатами и замполитами, ставил задачи, уточнял время. Батальон Николая Александровича должен был обеспечить полк подручными средствами для переправы. Николай Александрович сразу же по телефону связался с саперами, но ни в дивизии, ни в армии ничем помочь не могли — где-то южнее готовился главный удар, и все средства стягивались туда. Доски, бревна, плетни, жерди, ставни с окрестных хуторов, связки хвороста, разбитые лодки— все, что использовал полк во время недавнего форсирования, было брошено на том берегу или унесено течением. Времени на размышления почти не оставалось — к утру полк должен был во что бы то ни стало перебраться на западный берег.
Николай Александрович доложил Фомину о положении, надеясь если не на помощь, то хотя бы на сочувствие. Фомин, обычно спокойный, сдержанный, выругался в сердцах и, отводя глаза, сказал: «Переправа за тобой. Ищи где хочешь, хоть под землей».
