Жану Псикари. [9]
Я покинул Париж вчера вечером и, забившись в угол купе, провел в нем долгую и безмолвную снежную ночь. В X… мне пришлось прождать шесть томительных часов, и только после полудня мне удалось раздобыть крестьянскую повозку, которая доставила меня в Артиг. Равнина, которая тянется по обе стороны дороги, то немного повышаясь, то понижаясь, и которая когда-то казалась мне в лучах солнца такой радостной и манящей, теперь была покрыта пеленой снега, откуда торчали черные побеги виноградных лоз. Мой проводник лениво понукал свою старую лошаденку, и мы медленно продвигались среди необъятного молчания, изредка нарушаемого унылыми криками птиц. Охваченный смертельной тоской, я шептал про себя молитву. "Боже мой, боже милостивый, спаси меня от отчаяния, не допусти, чтобы после стольких заблуждений я впал в единственный грех, которого ты не прощаешь". Вдруг я увидел, как заалевший диск солнца, без лучей, закатился за горизонт; я вспомнил об искупительной жертве господа нашего на Голгофе и почувствовал, как надежда озарила мою душу. Колеса еще некоторое время катились по скрипучему снегу. Наконец мой возница концом кнута указал на колокольню Артигской церкви, подобно призраку вставшей перед нами в рыжеватом тумане:
— Так, значит, вы остановитесь в доме священника? Вы знакомы с господином кюре?
— Я знаю его с детских лет. Он был моим учителем, когда я ходил в школу.
— Должно быть, он человек ученый и прочел много книг?
— Друг мой, аббат Сафрак столь же учен, как и добродетелен.
— Вроде бы так. Но слыхал я и другое.
— Что же вы слышали, мой друг?
— Всякий говорит, что ему вздумается. А по мне- пускай себе говорят.
— В чем же дело?
— Да вот, есть люди, которые уверяют, будто бы господин кюре колдун и у него дурной глаз.
— Какой вздор!
— Я, сударь, ничего не говорю. Но только если господин Сафрак не колдун и не человек с дурным глазом, так зачем же он вечно роется в книгах?
Повозка остановилась у дома священника. Я расстался с этим дурнем и пошел вслед за служанкой священника, проводившей меня к своему хозяину. В комнате стол уже был накрыт. Я заметил, что г-н Сафрак за последние три года очень изменился. Он, прежде такой высокий и плотный, сгорбился и ужасно похудел. Глаза, смотревшие пристально, сверкали на его осунувшемся лице. Нос, словно удлинившись, нависал над сжавшимися губами. Я бросился в его объятия и, рыдая, воскликнул:
— Отец мой! Отец мой! Я пришел к вам, потому что я согрешил. Мой отец, мой старый учитель, вы, чья глубокая и таинственная мудрость пугала мой ум, но чье материнское сердце всегда успокаивало мою душу! Спасите вашего сына, стоящего на краю бездны. О мой единственный друг, спасите меня! Озарите меня, мой единственный светоч!
