Он спросил ее тогда: «Если я тебя так раздражаю, может, мне вообще уйти?» А она в запальчивости крикнула: «Пожалуйста! Катись отсюда! Можешь ехать хоть в другой штат, хоть на Северный полюс! Думаешь, я без тебя пропаду?»
Она выкрикивала обидные, злые слова и сама уже жалела об этом, но Джек, обычно воспринимавший ее капризы с невозмутимой доброжелательностью, вдруг побледнел, стиснул громадные кулаки, скрипнул зубами — и ушел, ни сказав ей ни слова. Повернулся и ушел.
Она, дура, решила, что он просто отправился в лес, побродить и успокоиться — так уже бывало, когда они ссорились. Джилл Баллард задрала к небу свой веснушчатый нос и отправилась домой, решив, как и большинство двадцатилетних дурочек, что «сам придет, как миленький»!
А он не пришел. Он уехал в тот же день в Тиссулу на попутном грузовике, не сказав на прощание ни слова. Десять лет назад…
Джилл очнулась, сердито выключила льющуюся воду. Десять лет подряд она ни на секунду не забывала тот день, то и дело переживала его в мыслях заново, все спорила с Джеком, извинялась, убеждала, что он тоже хорош и что нельзя так серьезно относиться к словам глупой девчонки, по уши в него влюбленной, но выросшей в доме с четырьмя мужиками…
Она посмотрела на себя в зеркало. Тридцать лет в лесу — это, конечно, не тридцать лет в городе, но все равно: вот морщинки у глаз, вот складочки возле губ, вот голубоватые тени под глазами… впрочем, за это спасибо Саймону и раннему отъезду. И нечего сваливать на Саймона — не надо было соглашаться с самого начала.
С тяжелейшим вздохом Джилл Баллард умылась, расчесала тяжелую гриву русых волос и отправилась надевать — второй раз в жизни — вечернее платье.
Концерт она запомнила плохо. Прежде всего — очень мерзли ноги в модельных туфлях. Сами туфли были малы на размер. Потом музыка… Рахманинов — это о-го-го! И Гершвин — тоже классик. Но Джилл Баллард предпочла бы что-нибудь полегче. Штрауса, например. Длинные, ритмически изломанные музыкальные фразы действовали на нее так же, как звуки бормашины на измученного ожиданием своей очереди пациента с больным зубом.
Вокруг в благоговейном восторге замерли меломаны Кримстауна, справа подался вперед с крайне одухотворенным выражением лица Саймон — а Джилл Баллард осторожно, но настойчиво пыталась стащить с ноги проклятую туфлю.
В результате музыкальный фрагмент закончился, наступила та самая звенящая пятисекундная тишина, после которой зал должен разразиться аплодисментами, — и именно в этот момент туфля с громким стуком брякнулась на пол. Близсидящие меломаны посмотрели на Джилл с гневным осуждением, Саймон залился бордовой краской — и наступил антракт.
