— Богов коммунских выкидать надо!
Прохор Черемушкин восемь досок на душе таскает, будто восемь грехов. Не дают покоя ему, сон разбивают, от еды отталкивают. Кольнет перо хозяйское, вскочит ночью, а генералы — вот они: как на картинках стоят, и писарь генеральский с бумагами,
— Ты Черемушкин?
— Я.
— У тебя взяла коммуна восемь досок поделочного тесу?
— У меня.
— Распишись!
Сам не рад Прохор, от хозяйства отбился. Бегает из улицы в улицу, шепчет:
— Двенадцать тысяч казаков.
— Земля на откуп.
— Беспартийных не трогают…
Каменный сидит в исполкоме Андрон, неподвижный.
Брови нахмурил.
Шею напружинил.
Не мужиков видит с растрепанными бороденками — жизнь мужицкую, темную.
Гришка Копчик доклад делает:
— Генералов ждут мужики. До твоей головы добираются.
Молчит Андрон.
Только ноздри раздуваются, словно в гору высокую лезет.
Сломал перо у красной председательской ручки и ручку надвое переломил — обломышки под ноги.
— Дураки!
Низко пригнулись избенки под тяжелыми соломенными крышами. Грязь, навоз, бедность. И жизнь вся — грязь, навоз, бедность. Отец мешает, мать мешает. Каждая избенка затаила темную мужицкую злобу.
Не жалеть нельзя и жалеть нельзя.
Идти надо: против отца с матерью, против друзей и товарищей. Против всей жизни идти. Горят мысли в Андроновой голове, болью тяжелой распирает виски. Не жалеть нельзя и жалеть нельзя.
— Дураки!
Поглядел на Гришку Копчика, глазами вспыхнул:
— Бить стану, если поперек моей дороги пойдут! Я знаю, что делаю. Война так война!
Ну, вот и война.
Лежит Потугин на печке, расслабился.
С одной стороны — генерал, с другой стороны- генерал.
Встали два генерала с двух сторон, говорят:
— Слушай, Маркел Семеныч; на хлеб цена, на овес цена. Хочешь?
Смотрит Сенин хорьком из норы, на пороге — смерть мужицкая с косой за плечами.
— Кайся, старик, от Андрона приказ тебе вышел…
Потемнело в глазах, зарябило.
На улице рев, шум, крик.
Закрутились мужики рогачевские, на дыбы встала воля черноземная.
Вбежала сноха со двора, прямо на печку:
— Тятенька, хлеб коммунисты берут по амбарам!
Эх вы, силы мужицкие дуба столетнего!
Эх ты, хлебушка, кровью политый!
Слетел Потугин соколом с печки — долой и семьдесят четыре года. Распрямилась спина стариковская, заиграли ноздри молодецкие. Выбежал с растрепанной головой, увидал топоришко зазубренный.
Стиснул топорище — война!
С одной стороны — генерал, с другой стороны — генерал.
На хлеб цена, на овес цена.
Увидал Андронову шапку с красной звездой — загорелась земля под ногами красным огнем. Заплясали в глазах избы мужицкие, заревели в ушах трубы медные. Наскочил на Андрона, замахнулся топоришком зазубренным:
