— Высечь бы вас обоих хорошенько! — восклицает леди Кью.
— Мы поднялись к тетушке, получили прощение и были представлены по всей форме полковнику и его сыну.
— Чудесный человек! И мальчишка чудесный! — провозглашает Джек Белсайз. — У мальчика такой талант к рисованию — ей-богу, я лучших рисунков в жизни не видел. Он как раз рисовал для малышей, а мисс Ньюком стояла и смотрела. Леди Анна указала мне на эту группу и говорит, какая, мол, прелестная сцена. Она, знаете ли, ужасно сентиментальна.
— Моя дочь Анна — самая безмозглая женщина во всех трех королевствах! — заявляет леди Кью, свирепо глядя поверх очков. И Джулии было велено сегодня же вечером написать сестре, чтобы та прислала Этель навестить бабушку, а Этель, надо сказать, вечно бунтовала против бабушки и принимала сторону слабейшей, то есть тети Джулии, когда старуха притесняла ее.
Святой Петр Алькантарийский, как я вычитал из жития святой Терезы, поведал однажды этой благочестивой даме, что сорок лет своей жизни спал по полтора часа в сутки; келья его была четырех с половиной футов длины, так что он не мог вытянуться в ней во весь рост, изголовьем ему служил деревянный брус в каменной стене, а пищу он вкушал раз в три дня. За три года, что он прожил в монастыре своего ордена, он научился различать остальных иноков только по голосам, ибо глаза его постоянно были опущены долу. Ходил он всегда босой и, когда скончался, был кожа да кости. Обойтись одной трапезой в три дня не так уже трудно, рассказывал он своей святой сестре, если только с юности приучать себя к подобному режиму. Самым тягостным из всех принятых им обетов было лишение сна. Я так и вижу, как этот праведный человек денно и нощно предается своим благочестивым размышлениям, стоя на коленях или вытянувшись в шкафу, заменившем ему жилище; как он, босоногий, с непокрытой головой, ходит по скалам и колючкам, по грязи и острым каменьям (его опущенные долу очи, без сомнения, выбирали самые непроходимые тропы), и его жалит снег, поливают дожди и палит солнце; и когда я думаю о святом Петре Алькантарийском, я понимаю, сколь непохож на него настоятель часовни леди Уиттлси, что в Мэйфэре.
Его келья, да будет вам известно, помещается на Уолпол-стрит, на третьем этаже тихого особняка, который сдает отшельникам дворецкий одного сиятельного лица, а убирает его жена. Обиталище мистера Ханимена состоит из опочивальни, трапезной и примыкающей к ним молельни, где жилец принимает душ и хранит обувь — изящные штиблеты, аккуратнейшим образом натянутые на колодки и тщательно (но не до блеска) начищенные мальчишкой-прислужником. В менее просвещенные времена, да еще для алькантарийцев, может, и не было зазорным ходить босиком, однако для девятнадцатого века и для Мэйфэра это уже не годится. Если бы святой Петр ныне ходил среди нас, устремив очи долу, он без труда распознавал бы новомодных своих собратьев по обуви. У Чарльза Ханимена нога была изящная и, без сомнения, такая же нежная, пухлая и розовая, как и украшенная двумя перстнями рука, которой он в минуты волнения приглаживал свои жидкие белокурые волосы.
