Тут мистер Хоскинс спросил, не желает ли спеть кто-нибудь из присутствующих, и каково было наше изумление, когда добряк полковник под громкие аплодисменты объявил, что хочет исполнить песню. Мне показалось, что бедный Клайв Ньюком опустил голову и покраснел. Я представил себе, каково было бы мне, если бы не полковник, а мой дядюшка, майор Пенденнис, пожелал выказать свои музыкальные способности, и посочувствовал юноше.
Полковник избрал "Шаткую старую лестницу" (весьма мелодичную и трогательную балладу, которую охотно признал бы за свою любой из английских бардов) и пропел эту старинную песню, полную какого-то особого очарования, удивительно приятным голосом, с руладами и фиоритурами в утерянной нынче манере Инкледона. Певец исполнял свою простенькую балладу со всей полнотой чувств, и нежные мольбы Молли звучали в его устах с такой неподдельной страстью, что даже сидевшие в комнате певцы-профессионалы одобрительно загудели, а несколько бездельников, которые поначалу думали посмеяться, принялись чокаться и стучать палками об пол в знак своего восхищения. Когда полковник умолк, поднял голову и Клайв; охватившее его было смущение исчезло при первых же звуках песни, и он огляделся радостно и удивленно. Нечего говорить о том, что и мы на все ладь выражали свой восторг, радуясь успеху нашего нового друга. В ответ полковник кланялся и улыбался с самьи любезным и добродушным видом — точь-в-точь пастор Примроз, наставляющий преступников. Было что-то трогательное в доброте и наивности этого спокойного, бесхитростного человека.
Но тут из разноголосого хора выделился голос великого Хоскинса, который, стоя на помосте, поспешил высказать свое одобрение и с обычным своим достоинством предложил выпить за здоровье гостя.
— Весьма вам признателен, сэр, и все остальные, думаю, тоже, — произнес мистер Хоскинс. — За вас и за ваше пение, сэр! — И, отвесив полковнику учтивый поклон, он отпил глоток из своего стакана. — Я не слышал, чтобы кто-нибудь после мистера Инкледона исполнял эту песню лучше, — любезно добавил хозяин. — А он был великий певец, сэр! Говоря словами нашего бессмертного Шекспира, ему подобных нам уже не встретить.
Полковник, в свою очередь, покраснел и, обернувшись к сыну, сказал с лукавой улыбкой:
— Я выучился этой песне у Инкледона. Сорок лет тому назад я частенько убегал из школы Серых Монахов, чтобы послушать его, да простится мне это! А после меня секли, и поделом! Господи, господи, как бегут годы! — Он осушил свой стакан хереса и откинулся на спинку стула. Мы поняли, что он вспоминает юность — это золотое время, веселое, счастливое, незабвенное. Мне было тогда около двадцати двух лет, и я казался себе таким же стариком, как полковник, — право, даже старше!
