Из Портсмута он дал знать о своем приезде братьям и в двух словах уведомил о том же сына. Письмо было вручено Клайву вместе с чашкой чая и булочкой — одной из восьмидесяти чашек чая и булочек, поданных в этот день питомцам Серых Монахов. Как, наверно, просияло лицо мальчика, как заблестели его глаза, когда он узнал, что за новость содержится в письме! Когда преподобный мистер Попкинсон, директор, вошел в столовую и с добродушным видом сказал: "Ньюком, вас просят", — он уже знал, кто пришел. Он ничего не ответил этому дылде Ходжу, известному забияке, который заорал: "Черт тебя побери, Ньюком! Ты чего пролил мне чай на новые брюки? Ты у меня получишь!" — и опрометью кинулся в комнату, где ждал его посетитель. И тут мы, с вашего позволения, закроем дверь за полковником и его сыном.
Даже не будь Клайв таким красивым и изящным, что ни с кем не сравнить ни в школе, ни в целой Англии, любящий отец и тогда был бы доволен им и наделил бы его множеством воображаемых достоинств. Но Клайв действительно обликом и манерами оправдывал лучшие надежды Ньюкома, и я хочу верить, что художник, которому предстоит иллюстрировать этот роман, сумеет нарисовать его должным образом. Да и сам мистер Клайв — пусть это помнит художник — будет не слишком доволен, если не уделят должного внимания его лицу и фигуре. У Клайва нет еще тех пышных усов и баков, с которыми он сам позднее изображал себя на портрете, однако весь он — воплощенное здоровье, сила, живость и доброта. У него высокий лоб, затененный копной русых кудрей; его цвету лица позавидовала бы любая красавица; рот его, кажется, создан для смеха, а голубые глаза так и светятся умом, чистосердечием и добродушием. Удивительно ли, что довольный отец не может глаз от него отвести. Словом, он как раз такой юноша, каким полагается быть герою романа.
Звонит колокол; сейчас опять начнутся уроки, и мистер Попкинсон в мантии и корпорантской шапочке входит в комнату, чтобы пожать руку полковнику Ньюкому и сообщить ему, что на сегодня освобождает мальчика от занятий. Он ни словом не обмолвился о вчерашней проделке Клайва и о недавнем скандале в дортуаре, когда его застали пирующим с тремя однокашниками: они лакомились свиным паштетом, запивая его двумя бутылками доброго портвейна из таверны "Красная Корова", что в переулке Серых Монахов. Колокол отзвонил, и трудолюбивые пчелы слетелись к своим сотам. Все вокруг затихло. Полковник с сыном идут на площадку для игр, которую здесь называют лужайкой, хотя она вся усыпана гравием и на ней не больше травы, чем в аравийской пустыне. Они погуляли по лужайке, а потом прошлись по галереям, и Клайв показал отцу его имя, высеченное сорок лет назад на одной из арок. Они беседуют, и Клайв нет-нет да и глянет на своего нового знакомца, подивится его широким брюкам, длинным усам и желтому лицу. Он очень странный, думает Клайв, очень чудной и добрый, и во всем джентльмен, с головы до пят, не то что папаша Мартина, который недавно приезжал к сыну в шнурованных ботинках и этой ужасной шляпе и вздумал бросать мальчикам горсти медяков. Клайв так и прыскает со смеху при одной мысли о том, что такому, как он, светскому джентльмену предлагали хватать медяки.
