Нет сомнения, что желания, высказанные мальчиком в бреду, не раз приходили ему в голову и тогда, когда он в полном здравии проводил дома свои безрадостные каникулы. Через год он все-таки убежал, не из школы, а из дому, и в одно прекрасное утро, изможденный и голодный, отмахав двести миль, явился к своей няне, которая с радостью приняла этого блудного сына, заклала для него тельца, искупала и, омыв ручьями слез и осыпав поцелуями, уложила в постель. Разбудило его появление отца — безошибочный инстинкт мистера Ньюкома, подкрепленный догадками его проницательной супруги, привел его прямо туда, где искал приюта юный беглец. Бедный родитель ворвался в комнату с хлыстом в руке; он не ведал другого закона и других средств утвердить свою власть: ведь его-то отец, старый ткач, чью память он хранил и почитал, бил его смертным боем. Сладкий сон и упоительные грезы об игре в крикет мигом покинули Томми, когда он увидел в отцовской руке это орудие, и, прежде чем мистер Ньюком вытолкал из комнаты дрожащую и всхлипывающую Сару и запер за ней дверь, мальчик уже понял, что его ждет, и, встав с постели, безропотно принял заслуженное наказание. Вероятно, отец страдал не меньше сына, ибо, когда экзекуция закончилась и мальчуган, все еще вздрагивая от боли, протянул к нему свою окровавленную руку и сказал: "От вас… от вас, сэр, я могу это вытерпеть", — лицо его залила краска, а глаза впервые увлажнились; отец вдруг разрыдался, обнял мальчика, поцеловал и стал молить и упрашивать не бунтовать больше; отшвырнув хлыст, он поклялся, что впредь ни при каких обстоятельствах не тронет сына. Ссора закончилась полным и счастливым примирением, и все трое уселись за обеденный стол в домике Сары. Быть может, Ньюком-старший охотно пошел бы в тот вечер бродить по полям и лугам, где гулял юношей и где впервые обнял и поцеловал любимую девушку, ту бедняжку, что так верно и преданно ждала его и за все свое долготерпение и смиренные упования обрела лишь скупое, недолгое утешение.
Когда Томми водворили домой, миссис Ньюком ни словом не попрекнула его за побег, была с ним добра и ласкова и в первый же вечер тихим и проникновенным голосом прочитала вслух притчу о блудном сыне.
Однако это было только перемирие, и скоро между пылким юношей и его непреклонной и деспотичной мачехой снова открылись военные действия. И не потому, что он был таким уж скверным или она, допустим, взыскательней других, — просто они не могли ужиться друг с другом. Мальчик ходил хмурый и чувствовал себя дома несчастным. Он начал попивать с конюхами на конюшне и, кажется, съездил разок в Эпсом на скачки, в чем и был немедленно разоблачен. Возвращаясь в своей парадной карете, запряженной гнедыми, с интересного завтрака в Роухэмптоне, на котором выступал с вдохновенной речью один очаровательный крещеный еврей, миссис Ньюком повстречала своего пасынка Тома сильно "под мухой", катившего в наемной карете с компанией друзей — мужчин и женщин. Чернокожему лакею Джону было велено спуститься с запяток и привести пасынка пред очи миссис Ньюком. Том подошел к ней и хриплым голосом, то и дело заливаясь громким смехом, принялся рассказывать о состязании, которое только что видел. Мыслимо ли было, чтобы такой отпетый малый продолжал жить в доме, где в невинности и благолепии росли ее ангелочки?
