Вскоре после этого он прозрел. Стоит ли говорить, какие сплетни и пересуды пошли по Клепему, какие шутки и прибаутки отпускали записные остряки, как подсмеивались над ним на бирже, как тыкали его пальцем под ребро, говоря: "Поздравляем, старина Ньюком!", "Ньюком — новый компаньон Хобсонов!", "Отдай самолично эту бумагу Хобсонам, Ньюком, тогда они, наверно, все сделают" — и так далее и тому подобное; как стенали преподобный Гидеон Боулс и лишь недавно отторгнутый от папизма преподобный Атанасиус ОТрэди, вечно враждовавшие между собой и во всем несогласные друг с другом, кроме своей любви к мисс Хобсон, лютой ненависти к этому мирянину Ньюкому и страха перед ним. Все с той же решимостью, с какой он женился на женщине без гроша за душой, выбился из нужды и открыл свое дело, он храбро ринулся в бой и завоевал богатейший приз Сити, стоимость которого исчислялась в четверть миллиона. Все его старые друзья и вообще все порядочные люди, довольные, когда награждались честность, мужество и ум, радовались его счастливой судьбе и говорили "Поздравляем, Ньюком, старина!" или "Ньюком, дружище!", если это исходило от какого-нибудь купца, давно и близко его знавшего.
Конечно, мистер Ньюком мог бы пройти в парламент и даже стать на склоне лет баронетом, но он сторонился сенатских почестей и не мечтал о баронетском гербе. "Это мне ни к чему, — говорил он со свойственным ему здравым смыслом, — моим клиентам-квакерам это придется не по вкусу". Его супруга никогда не стремилась стать леди Ньюком. Ей приходилось вести дела торгового дома "Братья Хобсон и Ньюком"; отстаивать права порабощенных негров; открывать глаза бродящим во тьме готтентотам; обращать евреев, турок, неверующих и папистов, перевоспитывать равнодушных к вере, а порой и богохульствующих матросов; наставлять на путь истинный пресловутую прачку; руководить всей благотворительной деятельностью своей секты и осуществлять еще сотню мелких, не выставляемых напоказ добрых дел, отвечать на тысячи писем, выплачивать пенсионы множеству сектантских пасторов и неустанно снабжать пеленками их плодовитых жен; а после дневных трудов, по многу часов подряд, да еще стоя на коленях, внимать напыщенным проповедникам, которые обрушивали на ее голову свои докучные благословения, — таковы были обязанности сей жены, и чуть ли не восемьдесят лет кряду она ревностно исполняла их; она была деспотична, но заслужила на то право, была сурова, но верна своему долгу, строга, но милосердна и столь же неутомима в трудах, сколь и в благодеяниях; лишь к одному-единственному существу не знала она снисхождения — к старшему мужнину сыну, Томасу Ньюкому, — тому мальчугану, который когда-то играл в сене и к которому она поначалу прониклась такой суровой и нежной любовью.
