Гарри Эсмонд хорошо помнит, как Локвуд принес это письмо на лужайку в парке, где капитан Уэстбери и лейтенант Трэпт играли в шары, а юный Эсмонд в беседке читал книгу, время от времени отрываясь, чтоб поглядеть на игру.
— Важные известия для Фрэнка Эсмонда, — сказал капитан Уэстбери. Гарри, ты когда-нибудь видел полковника Эсмонда? — И капитан Уэстбери пытливо посмотрел на мальчика, ожидая его ответа.
Гарри сказал, что видел его один только раз, в Хекстоне на балу.
— И он ничего не говорил тебе?
— Того, что он сказал, я не стану повторять, — ответил Гарри. Ибо ему шел уже тринадцатый год; он знал позорную тайну своего рождения и не чувствовал любви к человеку, который, как следовало предполагать, запятнал честь его матери и его собственную.
— Ты любил лорда Каслвуда?
— Об этом я скажу, когда узнаю свою мать, сэр, — отвечал мальчик, и глаза его наполнились слезами.
— Кое-что случилось с лордом Каслвудом, — сказал капитан Уэстбери очень серьезным тоном, — случилось то, что рано или поздно ожидает каждого из нас. Он умер от раны, которую получил в Воинской битве, сражаясь за короля Иакова.
— Я рад, что мой господин сражался за правое дело, — сказал мальчик.
— Да, лучше встретить смерть в открытом бою, нежели принять ее на Тауэр-Хилле, как будет с некоторыми из его друзей, — продолжал мистер Уэстбери. — Надеюсь, он упомянул тебя в своем завещании или иным образом позаботился о тебе. В письме сказано, что он поручает unicum filium suum dilectissimum [16] своей супруге. Надеюсь, это не все, что он тебе оставил.
Гарри сказал, что не знает. Он полагался на волю неба и судьбы, но только вдруг почувствовал себя еще более одиноким, чем когда-либо в жизни; и ночью, лежа без сна в маленькой комнатке, которую занимал по-прежнему, долго размышлял, мучимый стыдом и горем, о своей странной и печальной участи, — о человеке, который и был его отцом и не был, о безвестной матери, быть может, погубленной этим самым человеком, которого лишь про себя, с краской стыда на щеках, Гарри мог называть именем отца и которого не мог ни любить, ни почитать. И сердце у него больно сжалось при мысли о том, что, кроме патера Холта да еще двух-трех солдат — недавних знакомцев, — нет у него друзей в необъятном мире, где он остался теперь совсем один. Душа мальчика полна была нежности, и в неприютной темноте своей маленькой комнатки он томился о ком-нибудь, на кого мог бы излить ее. Генри Эсмонд не забыл и, должно быть, никогда не забудет все то, о чем он думал и плакал в ту долгую ночь, под мерный бой башенных часов. Кто он и что он? Зачем он здесь? "Быть может, думал он, — отправиться в Трим, найти того священника, узнать, что говорил ему на смертном одре мой отец? Найдется ли на свете другой ребенок, такой же заброшенный и одинокий, как я? Встать, уйти отсюда, убежать в Ирландию?" В подобных мыслях и слезах мальчик провел всю ночь, покуда наконец не заснул, вволю наплакавшись.
