— Вам бы только шутки шутить, а дети захворают, и уж Аврелька непременно…
— Отчего же это Аврелька непременно захворает? Нежна очень или маменькина любимица, а? — поддразнивал жену Кулеша, входя следом за ней в дом.
В это время начало вертеться все быстрей, быстрей колесо колодца, а в лад его оборотам разнеслась громкая песня. Взобравшись на высокий сруб, посреди лазоревых, лиловых, зеленых и белых кофточек и рубашек весело прыгающей детворы, девушка в розовой кофте распевала на весь двор:
Хоть бы вас тут было, как листвы на иве,
Нету и не будет Ясенька красивей.
Хоть бы вас тут было, как на море пены,
Нету и не будет Яся драгоценней!
— Положим, не Ясь, а Юрась… да и то он помолвлен! — пробормотал под нос Кулеша, усаживаясь за стол и придвигая к себе блюдо бигоса с копченой ветчиной. Между тем супруга его, нарезая хлеб большими ломтями, зашептала:
— Ну, помолвлен — не словлен! Может, бог даст, из этой помолвки еще ничего не выйдет!
— Это вы до того богомольная, что каждую пятницу меня голодом морите, ближнему своему желаете зла… — начал было Кулеша, но тотчас умолк. День был не постный, а перед таким бигосом, по крайней мере пока он находился на блюде, отступали любые шутки, равно как и любые горести
. Зато Кулешова, которая ела не так часто, как ее муж, только присев к столу, продолжала:
— Говорят, родня-то ее очень против этого брака…
— Отчего же? — промычал Кулеша, прожевывая бигос.
— Оттого, что он мужик…
Кулеша сразу перестал жевать и, вытаращив на жену глаза, сердито проворчал:
— Глупости вы болтаете…
Она сложила на столе маленькие темные ручки и ровным тоненьким голоском, слегка запинаясь, отвечала:
— Вот вы говорите, что я глупости болтаю, а сами-то не очень умны, раз того не знаете, что шляхтянка — она и есть шляхтянка, а мужик — так и есть мужик…
С остервенением глотая кусок за куском, он только буркнул:
— Бабьи выдумки!
— И ничуть не бабьи, — возразила Кулешова, — именно мужчина, братец ее, больше всех противится ее замужеству. Гордец, говорят, страшный, и никак не хочет, чтоб сестра его с мужиками якшалась. А еще у нее зятья и другая родня, и те тоже не хотят…
— Ослы, болваны, бараны! — гневно ворочая глазами, с набитым ртом, рявкнул Кулеша.
— Вот вы говорите: "ослы, болваны, бараны", а я говорю: значит, так бог судил, что шляхтянка — она и есть шляхтянка, а мужик — он так и есть мужик…
Кулеша положил ложку на тарелку, уперся руками в колени, и по лицу его было видно, что все в нем так и кипело от ярости.
