Наконец у обвиняемого иссякло терпение. Вначале он пренебрежительно слушал сыпавшиеся на него упреки, но теперь весь покраснел, топнул ногой и крикнул:
— Вы что это напустились, как псы на нищего? Ваше я, что ли, даю? Не ваше это, да и не родительское! У меня своего добра хватит, и что мне вздумается кому дать, то я и дам, а в мои горшки нос совать никому не позволю!
Обе женщины вскочили со своих мест.
— А, вот ты как принимаешь нас в своем доме! Вот для каких любезностей пригласил нас сюда! Покорно благодарим за твою учтивость да за такое гостеприимство!
— Что верно, то верно, — тоже вставая, загудел Заневский. — Не очень-то учтиво ты с сестрами поступаешь…
Но Панцевич как-то уж очень хитро задвигал бровями и усами и, вступаясь за шурина, стал унимать женщин. Все встали из-за стола, все говорили одновременно; женщины размахивали руками; Панцевич дергал то одну, то другую за черный рукав, а жене даже рот зажимал ладонью; толстый Заневский гудел, что идет запрягать лошадь, а Константы, весь красный, орал, что деньгам своим только он хозяин и может раздавать их по своей прихоти, кому вздумает.
Во всем этом шуме и смятении только трое не принимали никакого участия: чета новобрачных, которые, держась за руки, прислушивались к ссоре даже с некоторым негодованием, и Габрысь Осипович, не покидавший своей позиции у дверей. Вначале, когда женщины только затеяли спор о приданом, Габрысь сидел неподвижно, пряча улыбку под густыми подстриженными усами. Теперь, когда ссора разгорелась вовсю, он переводил пристальный взгляд с одного лица на другое и смеялся тихим внутренним смехом, от которого на груди его колыхался коричневый кафтан. Лицо его выражало презрительную жалость, и можно было бы предположить, что он насмехается над повздорившими родными, если б его убогий вид и смиренная поза у дверей не противоречили этому предположению.
Вдруг в самый разгар воинственного пыла ворвался чей-то голос снаружи:
— Приехали! Приехали! Коньцова и Салюся приехали!
В горнице сразу стало тихо, гнев как рукой сняло, и столь же неожиданно, как прежде поссорились, все вдруг помирились. Сестры, брат и зятья перемигнулись с видом сообщников и кивнули друг другу головами; женщины чинно уселись за стол у окна, а Константы, подбоченясь, стал возле дивана. Вдруг дверь из сеней распахнулась настежь, и в горницу влетели две женщины в просторных салопах, укутанные с головой в теплые шали.
— Здравствуйте, как живете? — крикнула одна.
