Да, у нее был любовник — какой-то грек, к которому она время от времени ездила в его имение посовокупляться, coitu fututioneque coacta, как она выражалась. Этот грек был влюблен в нее, а она считала, что он «очень хороший».
Это едва ли не единственный грек, к которому я не испытываю чувства отвращения. Возможно, потому, что Флавия относится к нему с особой теплотой, которую, тем не менее, не может назвать любовью. Но, скорее всего, я не испытываю к этому греку отвращения потому, что никогда не видел его и ничего не слышал о нем (за исключением того, что он «очень хороший»). Как это ни странно, я совсем не ревную: мне не хочется сражаться с ним за Флавию. За Флавию я могу сражаться только с ней самой. Впрочем, с меня довольно сознания того, что она существует в этом мире.
Однако я зашел слишком далеко вперед.
Тогда я решил еще раз попытаться увидеть Гимеру взглядом исследователя ее прошлого. Вокруг меня не было больше тускло-молочного тумана, а была прозрачная дымка, очень нежно и бережно прикрывавшая и мягкую зеленоватую равнину, прорезанную соименной городу рекой, и неуклюже раскинувшиеся развалины города древней славы — боевой и поэтической, — и уже начавшие терять свою силу теплые источники, где Минерва и нимфы устроили купель утомленному Геркулесу, и все, что только мог охватить взгляд человеческий вплоть до самого холма Гимерских Ферм[249]. Только море не желало совершенно никакого, даже самого тонкого прикрытия и радостно поигрывало гладью своей, словно трепетная рыбка поигрывает чешуей или купающаяся девушка нагим телом своим, зная, — или мечтая, — о тайно подглядывающих за ней восхищенных мужских глазах.
Мир был прекрасен. И вдруг, словно совсем явственно, — не могу до конца поверить в это, Луций! — услышал я, как некий голос произнес имя, приведшее меня сюда в прошлый раз: «Елена».
Я увидел ее улыбку — робкую, несколько виноватую, стыдливую. Несмотря на всю кровь, пролитую под стенами Трои, а затем и в родных городах победителей-греков ради возможности видеть эту улыбку. Несмотря на сожжение Трои и на то, что и нашим предкам и грекам пришлось искать себе новую родину здесь — на Сицилии и в возлюбленной нашей Италии.
Я видел взгляд Елены, хотя совсем не помню ее глаз, как долгое время не помнил и глаз Флавии.
Я снова увидел статую Стесихора. Она не была больше печальна. И сколько радости было в словах его «Палинодии»!
Οΰκ εστ' ετυμος λόγος ούτος,
Ούδ' εβας έν νηυσίν έυσσέλμοις
