Хрептюгин. Если его сиятельству угодно, то я завсегда готов… Для нас, Леонид Сергеич, это большого счета не составляет.
Разбитной. Хорошо-с… я скажу князю; он, вероятно, назначит вам день, когда вы можете принять его… Однако пирог этот так хорош, что я решаюсь съесть еще кусочек… Ma foi, tant pis pour le diner du prince![71] A вы, доктор?
Доброзраков. А вот сейчас-с. Мы, признаться, ко всем этим тонкостям не привыкли; по-нашему, этак колбасы кусок, чтоб, знаете, жевать было что́.
Разбитной. Вы добрый, доктор!
Доброзраков (налив рюмку водки, кланяется). За здоровье его сиятельства, князя Льва Михайлыча!
Жив нов с кий. А мне, видно, без потчеванья выпить! (Подходит к столу.)
Хрептюгин (Доброзракову). Что ты, что ты, Иван Петрович! — кто ж пьет здоровье водкой… Démétrius, что ж?
Дмитрий Иваныч. Сейчас, папаша! (Убегает.)
Разбитной (вслед ему). Mais dites, mon cher, qu’on donne des verres et que le Champagne soit frappé[72]. (Хрептюгину.) Мы вашего сына таки вышколим, Иван Онуфрич.
Лакей вносит поднос с стаканами и бутылку шампанского; Дмитрий Иваныч наливает всем, кроме Живновского. За здоровье его сиятельства, князя Льва Михайлыча! (Выпивает.)
Дмитрий Иваныч. Ура! (Выпивает.)
Доброзраков. Желаю здравствовать! (Выпивает.)
Живновский. Что ж, и мне, видно, выпить! Я, признаться, не охотник до виноградного! — ну уж для его сиятельства! (Наливает сам себе стакан и пьет.)
Хрептюгин. Сто лет жить да богатеть! Вот это я вино люблю, Леонид Сергеич! потому что оно вино легкое… тонкое…
Разбитной. Господа! я требую слова!
Дмитрий Иваныч. Шш…
Все умолкают.
Разбитной. Господа! мне приятно будет засвидетельствовать перед князем о тех чувствах искренней преданности, которые я нашел в вас. Поверьте, господа, что для сердца начальника дороже всяких почестей, дороже всех богатств сердечное расположение подчиненных. Нет сомнения — и история нам доказывает это с последнею очевидностью, — что все сильные государства до тех пор держались, покуда в сердцах подчиненных жили чувства любви и преданности. Как скоро эти истинные, основные начала благоустроенных обществ исчезали, самые общества переставали быть благоустроенными. Я говорю это, господа, здесь, в этом доме, потому что нигде в другом месте слова мои не могут иметь такого смысла. Здесь я вижу почтенного отца семейства, жертвующего всею жизнью на пользу общую (указывает на Хрептюгина); вижу старых воинов, принявших грудью не один удар во имя любви к отечеству (
