Что надо понимать здесь под родом действия интеллекта, если то, что смутно чувствуется, высказать в ясных понятиях? Ничто другое, как совершающееся в сознании осуществление идеи познания. Если бы Фихте вполне ясно сознавал это, он формулировал бы вышеприведенное положение просто так: «Наукоучение имеет задачей поднимать познание, поскольку оно есть еще бессознательная деятельность я, до сознания. Наукоучение должно показывать, что в «я» выполняется как необходимая деятельность объективация идеи познания.»
Фихте хочет определить деятельность «я». Он находит, что «то, чье бытие состоит только в том, что оно полагает себя как сущее, есть «я», как абсолютный субъект».[35] Это полагание «я» есть для Фихте первое безусловное действие, которое «лежит в основе всего остального сознания».[36] «Я» может, таким образом, в смысле Фихте, начать всю свою деятельность также только через абсолютное решение. Но для Фихте невозможно помочь своим «я» этой абсолютно положенной деятельности, дойти до какого-либо содержания его делания. Так как у Фихте нет ничего, на что должна бы направиться эта деятельность, на основании чего она должна бы себя определить. Его «я» должно совершить действие; но что должно оно сделать? Так как Фихте не установил понятия познания, которое должно осуществлять «я», то он напрасно старался найти какой-нибудь переход от своего абсолютного действия к дальнейшим определениям «я». Он даже объявляет, в конце концов, по отношению к такому переходу, что исследование об этом лежит за пределами теории. Он не исходит в своей дедукции представления ни из абсолютной деятельности «я», ни из таковой же «не я», но исходит из одной определенности, которая в то же время есть акт определения, потому что в сознании ничего другого непосредственно не содержится и не может содержаться. Что определяет в свою очередь это определение — это остается в теории совершенно неразрешенным, и эта неопределенность увлекает нас за пределы теории в практическую часть Наукоучения.[37] Но этим объяснением Фихте уничтожает вообще всякое познание, так как практическая деятельность «я» относится к совершенно другой области. Что установленный нами выше постулат может быть реализован только свободным поступком «я» — это ясно; но если «я» должно проявляться познавательно, то дело сводится как раз к тому, что решение этого «я» стремится к осуществлению идеи познания.
Конечно верно, что «я» на основании свободного решения может совершить еще многое другое. Но при теоретико-познавательном обосновании всех наук дело не в характеристике «свободного», а в характеристике «познающего» «я». Но Фихте допустил слишком большое влияние на себя своего субъективного тяготения к выставлению в самом ярком свете свободы человеческой личности. Гармс справедливо замечает в своей речи «О философии Фихте» (стр. 15), что «мировоззрение его по преимуществу и исключительно этическое и его теория познания носит тот же характер». Познание не имело бы абсолютно никакой задачи, если бы все области действительности были даны в их целостности. Но так как «я», пока оно не включено мышлением в систематическое целое образа мира, также есть ничто иное, как непосредственно данное, то простого выявления его деятельности вовсе недостаточно. Фихте, однако, держится того взгляда, что в вопросе о «я» все уже сделано простым нахождением. 'Мы должны найти абсолютно первый, в прямом смысле безусловный основной принцип всякого человеческого знания. Доказать или определить его нельзя, если он должен быть абсолютно основным первым принципом». Мы видели, что доказывание и определение неуместны исключительно только по отношению к содержанию чистой логики. Но «я» принадлежит к действительности, а здесь необходимо установить наличность в данном той или иной категории. Фихте этого не сделал, и в этом надо искать основания, почему он дал такой неудачный образ своему Наукоучению. Целлер замечает,
