Как он опять однажды выходил из одних ворот поселения ордена, здесь увидел он в Духе, как два облика убегали от ворот прочь. От этих обоих обликов, которые мы сегодня в нашем Антропософском языке называем Люцифер и Ариман, имел он впечатление, что Ессеи защищают себя от них, изгоняют через свои упражнения, через свою аскетическую жизнь, через строгие правила ордена. Ничто не должно подойти от Люцифера и Аримана к этим Душам. Отсюда, видел Иисус из Назарета Аримана и Люцифера убегающими, но он знал теперь также: прямо через то, что некое такое место было создано, где Аримана и Люцифера не допускали, где ничего не желали знать о них, прямо через это перетягивались они тем больше к другим людям, потому что они должны были бежать от этих мест. Это имел он теперь перед собой. Опять действует это совсем по-другому, когда узнают это только через теорию, чем когда видят, что отдельные Души делают для своего продвижения (Fцrderung) и как через это Люцифер и Ариман посылаются к другим людям, тем что отдельные отделываются от них от тела (einzelne sie sich von Leibe schaffen). Теперь знал он, что это не есть никакой путь святости, которым идут Ессеи, но что это есть некий путь, который через обособление за счет остального человечества ищет только собственного продвижения.
Некая несказанная жалость надвинулась на него. Он не ощущал никакой радости при восхождении Ессеев, так как он знал, другие люди должны были тем глубже опускаться, в то время как отдельные восходят. Это все надвинулось тем больше на него, как он опять также у других ворот Ессеев — существовало несколько таких мест — видел образ убегающих Люцифера и Аримана, которые стояли перед воротами, но не могли войти в эти места ордена. Так узнал он, как обычаи ордена и правила ордена — по образцу правил Ессеев — гонят Люцифера и Аримана к другим людям. И это была третья великая, бесконечная боль, которую он ощутил о нисхождении человечества и которая так расширилась над его Душой.
Я уже говорил, что его воспитывающая или сводная мать все больше получала понимание для того, что жило в его Душе. Теперь привнесло себя то вдобавок, что стало значимым как подготовление для Мистерии Голгофы: Некий разговор имел место — так выдает это исследование в Акаша-Хронике — между Иисусом из Назарета и воспитывающей или сводной матерью. Так далеко продвинулось ее понимание, что он мог говорить ей о трехкратной боли, которую он испытал об упадке человечества, которую он испытал на области Иудейства и Язычества, как и Ессейства. И тем, что он ей излагал свою целую одинокую боль, и что он испытал, видел он, что это действовало на ее Душу.
