Когда ветки хорошо разгорелись и пламя поднялось в человеческий рост, я взялся за скифа, свернувшегося клубочком на мху.
Как красиво, помню, разметались его волосы по земле. Судя по их длине, скиф в своем степном племени должен был принадлежать к царскому роду.
Я усадил Азала и попытался стянуть с него заледеневшие одежды, с которых стекала вода. Он весь сжался и задрожал.
— Надо раздеться, иначе не отогреешься! — строго сказал я ему и, подвинув поближе к одному из костров, насильно повалил на спину.
Потом я, ничуть не смущаясь, уселся прямо на него задом наперед и, подняв его ноги, рывком потянул скифские штаны-анаксариды.
И тут окаменел, потому как увидел вовсе не то, что должно принадлежать мужчине! Мужского-то ничего и вовсе не было, зато то, чему быть не положено, имелось в полном наличии.
Так я и сидел на скифской «охотнице», приходя в себя и держа в поднятых руках скифские штаны, от которых валил пар.
Потом я осторожно слез с Азала, повернулся и посмотрел в лицо скифской красавицы.
Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами и ровно дышала. Тепло наконец проникло в нее, и бледность стала уходить. Я взял ее за руку. Пальцы оказались уже теплыми и податливыми.
Еще не собрав все мысли и все догадки, я тихо сказал ей, наклонясь к самому уху:
— Надо снять всю одежду и просушиться. Я обязан вернуть тебя царю живой и здоровой.
Она ничего не ответила, только пошевелила губами и развела руки, насколько у нее хватило сил, словно помогая мне, отдаваясь моей воле.
С куда большей осторожностью я стянул с нее остальную одежду и, признаюсь, даже вздохнул с облегчением, увидев маленькие, но тугие грудки с остренькими сосками.
— Вот так «собака»! — оценил я положение дел и, даже не заметив, что шепчу на эллинском, очень испугался, что красавица оскорбится.
Но она не обиделась, а только приоткрыла рот и стал дышать глубже.
— Не жарко? — заботливо спросил я ее.
Она качнула головой из стороны в сторону и произнесла первое слово за все дни нашего путешествия:
— Хорошо!
То было персидское слово.
Я с трудом отвернулся от нее и занялся делом: стал развешивать одежду на рогатины, воткнутые в землю около огня. Пальцы мои мелко дрожали, и вскоре всего меня несмотря на близость пламени, стал охватывать озноб. Тогда я решил, что сушить свою одежду на себе — излишня мужская гордость, и разоблачился донага сам.
Сев на мох рядом с красавицей, я нарочно отвернулся от нее и подвинулся еще ближе к огню. Члены мои, oтогреваясь, стали ныть, а поясницу и ребра мучительно заломило. Да, приятно и радостно было наслаждаться теплом и жизнью.
