— мерных моделей абстрактных процессов на светящихся экранах мониторов. Компьютеры тебе нравились, эти мертвые машины не обладали собственной волей и обязаны были тебя слушаться. В школе был целый зал, буквально напичканный ими, в котором ты проводил десятки часов, в одиночестве, в тишине, прерываемой лишь скрежетом разгоняемых винчестеров и кликаниями мышки и клавиатуры. Ты думал: Пуньо и компьютеры; Золотой Цилло. А ведь это было всего лишь началом.
— И что дальше?
— Убьют нас, всех нас убьют.
— Заткнись, Рик.
— Сегодня я спросил Седого.
— И что он сказал?
— Что, мол, посмотрим. Им приказали на эту тему нам ничего не говорить.
— Потому что мы бы перепугались. Говорю вам, давайте отсюда сбежим!
— Заткнись, Рик.
— Привезли двух девочек. Сам видел.
— Где они их держат.
— А что на третьем этаже?
— Или в закрытом крыле?
— Зачем им столько детей?
— Нас как будто бы уже и нет. У вас когда-нибудь были документы? Вас где-нибудь регистрировали, не считая полицейских картотек? У скольких из вас хоть фамилии есть?
— Что ты хочешь этим сказать, Пуньо?
— «Механический апельсин» видел? В этой Школе нет никого такого, кого бы по сути своей не направили в исправительное учреждение.
— А я вам говорю, что это какие-то медицинские эксперименты. Станут из нас пересаживать мозги, сердца, печенки…
— …каким-нибудь скрюченным, чертовски богатым дедам.
— Но ведь это не частное предприятие!
— И на кой черт вся эта наука? Нет, это бессмысленно. Сегодня мне приказали переводить параллельно на три языка. А потом еще дали посмотреть блядски нудный балет, думал, что я там и чокнусь.
— Малыша снова тестируют.
— Что, Малыш, ничего не помнишь?
— Ты знаешь, как оно бывает. Дают тебе что-то выпить, а потом просыпаешься часа через два и как будто наширялся.
— Тут миллионы. Десятки миллионов. Оборудование какое, сами видели. Должно же это как-то вернуться.
— Френк грозился, что забастует.
— Это как же?
— А перестанет учиться.
— Чего он хочет?
— Я разве знаю?
— Ну, и что ему ответили?
— Мне не повторял. У него была беседа с Сисястой.
— Явно она его напугала.
— Поначалу говорили, что нас просто отошлют, если не будем учиться. Ну, и действительно, помните тех бунтарей? Ни едят, не пьют, ни слова из них не выдавишь; их тоже увозили. А на тебе, Пуньо, чего висит? Два убийства?
— Ага. Говорю ж тебе, у них тут на каждого крючок имеется. Даже если и убежит — так что сделает? Может это и тюрьма, но вот скажи мне, Джим, или ты, Ксавье: вы когда-нибудь жили с такими удобствами?
