Том 2. Драматургия. Проза | страница 49



Толпясь над грудой мяса и костей
Без образа людского и подобья.
Суровы наши каменщики: их
Любимые забавы — бой звериный,
Кулачный бой и пьянство по ночам,
Но дрогнули обветренные лица,
В глазах угрюмых заблестели слезы,
Когда пред ними с плачем я воскликнул,
Что это тело — Трапезондский царь.
Они его любили за веселость
И за отвагу, и за красоту,
Как я его любил за дух высокий
И за уменье муку выносить.
И даже — расскажу ли? — я услышал,
Как кое-кто из них шептал проклятья,
Смотря на императорский дворец.
Они везде подозревают тайну.

Юстиниан

Немедленно расследовать событья
И тех, кто это делал, задержать!
Мне жаль царя! Теперь за Трапезонд
Наверно Персия захочет спорить.

Зоя

Он умер, живший для меня. И я,
Да, только я одна — его убийца.

Юстиниан

Дитя мое, тоска о женихе
Тебя лишает, кажется, рассудка.

Зоя

Убийца! Я ведь видела, что он
Перед словами, сказанными мною,
Дрожал, как под ударами кинжалов
Разбойничьих несчастный пешеход.
И неужели я не понимала,
Что правда — мерзость, если милосердье
К страдающему с нею несовместно?
О, как я оправдаюсь перед Богом,
Как Имру объясню мою вину?

Феодора

Ты говоришь сама и помни, помни,
Что я твоей не выдавала тайны!

Юстиниан

Какая тайна, и причем здесь Имр?

Зоя

Отец, отец, лишь ты единый можешь
Меня понять, утешить и простить.
Узнай: царю я предпочла араба,
Я сделалась любовницей его.
Но как мне стать арабскою царицей,
Как наслаждаться счастьем средь фонтанов
И пальм в руках возлюбленных, когда
На мне пятно невинной крови?

Юстиниан

Ты,
Наследница державной Византии,
Ты сделалась любовницей бродяги?
Позор, позор на голову мою,
И горе для тебя, виновной, горе!
Остановить немедленно войска,
Немедленно колесовать араба!

Евнух

Порфирородный, поздно! Видел я,
Как отплыла последняя галера.

Юстиниан

Тогда послать надежного гонца
К начальнику с приказом возвратиться.

Евнух

Иду

Феодора

Он не послушается.

Юстиниан

Нет?
Тогда… тогда послать ему тунику,
Как знак монаршей милости моей,
Туника не добрей колесованья.

Зоя

Отец, а что ты сделаешь со мной
И с тем, кто жизни мне теперь дороже?

Юстиниан

Тебе я отвечаю, потому что
Последний раз я говорю с тобой.
Позора благородной римской крови
Раскаянье простое не омоет.
Ты примешь схиму и в своем покое
Останешься затворницей до смерти.
А он наденет бранную тунику,
За красоту твою поднимет чашу,
Но только чаша выпадет из рук,
Уста увлажнит не вино, а пена,
Он спросит, что с ним, и ответит сам
Себе звериным неумолчным ревом,
Сухой огонь его испепелит,
Ломая кости, разрывая жилы,
И в миг последний неизбежной смерти