— Мы, немцы, должны дать Европе новую организацию. Национальные перегородки — хлам! Бельгия, Франция, западная часть России будут провинциями рейха. Остальную русскую территорию разрезать на куски и превратить в вассальные княжества!
Он подошел к Эйнштейну и, дыша на него пивом, предложил высказаться на этот счет… Эйнштейн, побледнев, ответил:
— Я не могу солидаризироваться с вами.
— О-о… — начал Оствальд.
Вмешался Планк и сказал:
— Коллега Эйнштейн — швейцарский гражданин. Швейцария придерживается традиционного нейтралитета. Это превосходно, что Швейцария придерживается традиционного нейтралитета. Не так ли, коллега Оствальд?
Было в этом положении нечто, что напомнило детство, Мюнхен и ощущение темной комнаты. Даже квакающая, блеющая, раздирающая уши музыка была та же, и уйти от нее можно было, только запершись наглухо в рабочем кабинете. Но это было то и не то. Тогда, двадцать лет назад, он был в смятении и бежал. Теперь странное спокойствие овладело им. Он работал над задачей тяготения, работал днем и ночью, и это был его ответ на то злое, что происходило вокруг. Лекции почти прекратились. Научные институты, входившие в Общество кайзера Вильгельма, сосредоточились на военных вопросах. Комиссии и совещания по артиллерии, баллистике, подводным лодкам сменяли друг друга. Профессору Эйнштейну предлагалось возглавить эти комиссии или принять участие в них. Профессор Эйнштейн отвечал, что он занят другой, неотложной работой…
Спокойствие ушло так же внезапно, как пришло. Лилли Яннаш, жена берлинского врача и бывший однокашник по Цюриху, принесла ему свежие номера «Журналь де Женев». «Что это?» — «Голос Ромэна Роллана», — коротко ответила Яннаш. Она знала, как он отнесется к этому голосу. Жан Кристоф, музыкант и философ, спутник и друг его молодости, подавал весть, обращаясь прямо к нему, Альберту Эйнштейну.
«…О чем просил я вас всех, художники и ученые Германии? Я просил вас выразить хотя бы только мужественное сожаление о содеянном насилии и осмелиться напомнить разнузданной власти, что родина не может быть спасена ценой преступлений… Ни один голос не заговорил… Я услышал только крик стада, своры интеллигентов, лающих по следу, на который пускает их охотник!..»
И еще:
«Я не из тех французов, которые считают германцев варварами… Я знаю все, чем я обязан мыслителям старой Германии… Всю жизнь я трудился для дела сближения наших двух народов, и жестокости нечестивой войны никогда не заставят меня замарать ненавистью мой ум…»
