Альберт Эйнштейн | страница 11
— Альберт Эйнштейн-младший? — сказал Гроссман, показывая на ребенка.
— Ганс-Альберт Эйнштейн. Восемь месяцев и три дня.
— Я читал ряд твоих статей в «Анналах», напечатанных сравнительно давно. С тех пор не было ничего?
— Пока ничего.
— Почему? Тебе мешают твои служебные занятия?
— Нисколько. Это даже интересно, это помогает тренировать ум. Там бывают занятные идеи. Но чаще всего, к сожалению, перпетуум-мобиле…
— Ты пополняешь свои знания по математике?
— О, нет! Природа, кажется, устроена гораздо проще, чем мы с тобой думаем, Гроссман. Для нее достаточно с лихвой той математики, которой нас учили в политехникуме…
И внезапно:
— Что ты думаешь об эфире?
— К сожалению, ничего.
— Составил ли ты мнение по поводу опыта Май-кельсона?
— Увы, нет.
— Я думаю об этом неотступно вот уже четыре года.
«Он поклонился, — вспоминал Гроссман, — и продолжал свой путь, даже не протянув мне руки…»
Глава вторая. Загадка эфира
1
Он думал неотступно об эфире и о многих других важных для него вещах. Шел 1905, знаменательный в истории физики год. Столетие, оставшееся позади, было столетием механики, эрой металла, машин и механической картины мира.
Классическая механика — великолепное творение Галилея, Ньютона, Лагранжа — шла от успеха к успеху. Ее расчетами пользовались инженеры и строители, физики и астрономы. Ей повиновалось движение пылинок и звезд. Кто мог бы усомниться в ее неограниченной и абсолютной власти?
Это сомнение закралось еще на заре механического века.
Картина мира классической механики образуется, как известно, из двух основных слагаемых: «пустого» (от материи) пространства и перемещающихся в нем прерывных материальных тел.
Математические расчеты, производимые в рамках этой картины, могли быть вполне практически удобными, но с теоретико-познавательной точки зрения в картине обнаруживались немедленно зияющие пробелы.
Перенесемся на минуту к тем спорам, которые вел в начале XVII века Галилео Галилей.
Ученые мужи, представители средневековой схоластики, оспаривавшие систему мира Коперника, ссылались на то, что если б Земля двигалась, это немедленно сказалось бы на полете птиц, течении облаков, на поведении всех тел, связанных с земной поверхностью. Такого влияния нет, и это-де опровергает учение Коперника. Галилей отвечал, что в трюме равномерно и прямолинейно плывущего корабля бабочка летает совершенно так же, как и на суше. Пассажиры, играющие в мяч на палубе, не замечают, чтобы мяч вел себя иначе, чем это происходит на берегу. Так же точно обстоит дело и при движении Земли, Правда, путь ее вокруг Солнца (и собственной оси) пролегает по кривой, но если брать небольшой отрезок времени, то практически поступательное движение Земли не будет заметно отличаться от равномерного и прямолинейного. И так вот получается, что хотя почва под нашими ногами несется в десятки раз быстрее артиллерийского снаряда, люди не ощущают этого перемещения!