— Расскажите, кто здесь изображен, — попросил Торшин.
— Вот видите с левого края мальчишку в первом ряду, — старичок показал пальцем, на весело улыбающегося гимназиста, — это я.
Старичок водил пальцем по фотографии: «Этот убит в гражданскую, вот этот умер от тифа, а этот маленький такой к белым ушел, что с ним дальше не знаю, вот этот репрессирован, рядом, с ним стоит видите толстенький такой, убит на войне с немцами, а этот…» Поминальным звоном, звучал рассказ. Молитва о мальчиках мечтавших, о прекрасном завтра, молитвой об уходящем времени.
— А вот этот известным писателем стал, — продолжал старичок, — Антон Ефимов слышали о таком?
— Неужели? — Торшин, внимательно посмотрел на изображенного, на фотографии, крупного для своих лет, темноволосого мальчика.
— Да он самый, вот только трое нас и осталось из класса, я, Федька, да Антон.
— А вы с Ефимовым с тех времен, не виделись?
— Да написал я ему письмо, предложил встретиться, вспомнить былые времена, но, — старичок смущенно закряхтел, — ответа не получил. Такое часто бывает. А я не из тех, кто в друзья, знаменитостям набивается. Нет, так нет.
— А если бы вы встретились, вы бы его узнали?
— Наверно, — пожал плечами старичок, — у меня память хорошая, по фотографии, не узнал, а при личной встрече обязательно вспомнил бы.
— А вы фотографию мне на время не отдадите?
— Для экспертизы? — прищурился старичок.
— Для выставки, — уточнил Торшин, — а Петру Васильевичу, я обязательно передам, что вы по прежнему, в здравом уме и твердой памяти.
— А он что еще работает? — удивился старичок.
— Преподает. Консультирует.
— А меня списали, — загрустил старичок, — только и осталось, что воспоминаниям предаваться, да к врачам ходить, на здоровье жаловаться. «Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?» — процитировал Есенина старичок. — Знаете, юноша, я вам открою стариковскую тайну, если мы ворчим и ругаем вас молодых, то это просто мы вам завидуем, и напоминаем, что мы тоже молодыми были, — старичок подмигнул Торшину и добавил, — И вас старость не минует, если конечно вас, Боги не возлюбят.
«Утешил, а то мы сами этого не знаем, нет, точно въедливый старичок. Знать, то знаем, — мысленно одернул себя Торшин, возвращаясь в гостиницу, — а вот почувствовать, еще не пришлось. Знать и чувствовать все-таки разные вещи. И чего это меня на философию потянуло? А все старик виноват, угостил коньяком, раз рюмка, два, три и все, готов философствовать. Что-то многовато я пить стал, а все оперативная необходимость, — весело и беззаботно, улыбнулся своим мыслям Торшин, идущая ему навстречу девушка приняла улыбку на свой счет и, в ответ призывно заулыбалась, — очень интересная эта штука, оперативная необходимость» — решил Торшин, и подошел к девушке, знакомится. «Жена далеко, дело сделано, надо же легенду о научном сотруднике музея в массы распространять» — Торшин себя, и оправдал и мотивировал интерес к прекрасному полу, служебной необходимостью.
