— Восставая против нее, вы вредите себе — вы расстраиваете вашего отца. Единственный способ решения таких ситуаций — просто отказываться с нею говорить.
— Я так и делаю. Но знаете ли вы, что отец вчера устроил так, чтобы она ехала в моем экипаже? Ни я, ни моя жена не сказали ей ни слова.
— Делать вид, что кого-то просто не существует, — гораздо действеннее, чем оскорблять впрямую, — прокомментировала королева. — А теперь расскажите мне, какими празднествами вы с Марией Жозефиной намерены отметить столь славное событие, как рождение сына?
Вы знаете, что в Нотр-Дам состоится благодарственное богослужение.
— Но народу захочется процессии, танцев на улице, бесплатного вина.
— Они его не получат. Народ и так уже слишком многое себе позволяет. Я предлагаю дать приданое шестистам девушкам, которые докажут свое благочестие.
Королева улыбнулась — они с сыном были одной породы.
— И в один прекрасный день, — сказала она, — народ Франции назовет вас своим королем.
Дофин прикрыл глаза, он не хотел, чтобы мать видела, как но взоре его вспыхнула надежда, более того, он не желал признаваться в этих надеждах и себе самому.
Он верил, что парижане мечтают о том дне, когда раздастся традиционный крик: «Король умер! Да здравствует король!», но при этом отказывался думать, что и сам мечтает об этом дне. Он просто полагал, что если церковная партия возьмет верх и эту Помпадур прогонят, французы станут более счастливой нацией.
***
Королевский кортеж приближался к Нотр-Дам — это был тот случай, ради которого Луи обязан был прибыть в Париж.
Народ наблюдал за ним молча — ему давали понять, что в Париже в нем нуждаются не больше, чем он сам в этом городе.
Он сидел прямо, и смело встречал взгляды тех, кому удавалось заглянуть в экипаж. В нем было достоинство, которое не могли не признать даже те, кто отказывал ему во всех прочих положительных качествах.
Выкрикивать проклятия королю в лицо, а не за спиной, было непросто. Он был украшен знаками государственной власти, он являл собою очень внушительную фигуру, а рядом с ним восседала королева, весьма заурядная толстая женщина, начисто лишенная королевской стати, и вопреки самим себе парижане испытывали гордость за своего короля.
Они вспоминали, что он — Луи Бурбон, из великой королевской семьи, потомок столь любимого ими Генриха Четвертого, который — и это они были вынуждены признать — имел огромное количество любовниц, чуть ли не большее, чем все остальные французские короли. И пусть Генрих Четвертый был греховодником, он любил свой народ и хорошо ему служил, так что при виде двигавшегося к Нотр-Дам экипажа они на мгновение забывали о своей ненависти к королю.
