Неизвестно, как далеко я убежал, прежде чем снова обернулся, но город за это время заметно приблизился. Гряда холмов пошла на снижение, что только увеличило мою скорость. Однако пользы от ускорения не получилось — я сразу же за что-то запнулся, а может, просто сбился с шага и потерял равновесие. Прокувыркавшись по пыли чуть ли не до подножия холма, разодрав лицо и одежду, я с кряхтением поднялся на ноги снова посмотрел назад.
Лучше бы я этого не делал, а продолжал бежать не оглядываясь. Бегство бы все равно не спасло меня от наступающего «сжиженного мрака» — с тем же успехом можно было состязаться в скорости с ветром, — зато избавило бы от самого душераздирающего зрелища в жизни.
Хотя на такое безусловно следовало взглянуть. Было бы неправильно окрестить надвигающуюся угрозу волной, ибо волн подобной высоты в природе не существовало. Вызвать такой катаклизм в океане мог лишь упавший астероид размером с пол-Европы, и то лишь в теории. Самым верным сравнением я бы выбрал следующее: Гималаи, что сорвались с места и неслись вперед, не издавая при этом ни звука, — короче, полное безумие. Единственный шум, который я слышал, был вой ветра, толкающего меня в спину навстречу безмолвному аду. Ад будто засасывал в себя атмосферу, чем и вызывался этот ураганный ветер.
Бежать дальше я даже не пытался, так и застыл с раскрытым ртом и выпученными от ужаса глазами между двумя грандиозными чудесами природы: городом-сказкой и готовой обрушиться на него черной стихией. А она продолжала пожирать пространство, двигаясь идеально ровным фронтом, не то атмосферным, не то водным.
Смутно помню, что происходило со мной в последние секунды, прежде чем лавина сначала оглушила и ослепила, а затем расплющила меня миллиардами тонн густой, как кисель, холодной массы. Кажется, я кричал, хотя крика почему-то не слышал. Такое ощущение, что он заглох во мне, не успев вырваться из глотки. Я выставил руки перед собой в тщетной надежде, что это смягчит удар. Однако никакого удара не последовало. Вязкая тьма раздавила меня безболезненно и мягко, словно размазала о хлеб кусок растаявшего сливочного масла.
Трудно поверить, но я и теперь не проснулся! Тело в кромешной тьме не чувствовало абсолютно ничего, а попытка вдохнуть полной грудью и захлебнуться тоже ни к чему не привела — я уже не дышал. И тем не менее продолжал жить: не задыхался, не терял сознание, не бился в предсмертных конвульсиях… Ощущал только лютый холод, который медленно замораживал мне рассудок, оставляя в памяти одно-единственное видение. И когда холод добрался-таки до моего мозга, пронзив его множеством игл-сосулек и обратив в лед последние мысли, у меня перед глазами осталось только это видение, довольно странное после всего пережитого: портрет удивительной девушки, который показывал мне маэстро Гвидо.
