— Смотрите, — шептал Скуба, — как скрутило-то его, а?
— Д-да-с, д-да-с… — промычал Филиппов, — так-с…
— С-с-с! — зашипел Скуба, ставя стакан на стол. — Заснул, что ли?.. Просила меня сестра посидеть с ним. А вы как?
— По ягоды хожу. Полпуда варенья жена сварила.
Они говорили шепотом.
— Новый пасьянс узнал, — сказал Скуба, — вот интересный. Я карты с собой завсегда ношу, езжу в Парголово, так уж в «двадцать одно» постоянно с чухной играю.
Он, мусля пальцы, стал раскладывать карты.
— Тройку сюда, — советовал Филиппов, углубляясь в занятие. — Выгоднее туза взять.
Рябинин, очнувшись, закашлялся. Филиппов, сочувственно тараща глаза, подошел к кровати.
— Эка вы нас пугаете, — безразличным голосом произнес он, — хворать вздумали, нехорошо, Алексей Федорович!
— Да, скверно, — узнавая Филиппова, прошептал Рябинин, — временами мне кажется, что я уже умер. Одеяло давит меня. Мне жарко… а руки… мерзнут. Я скоро умру.
— Тьфу, тьфу! типун на язык, — сказал Филиппов, — чего еще выдумаете! Еще нас всех переживете.
— Нет, я умру, — упрямо заявил Рябинин.
— Крепитесь, крепитесь, — басил Филиппов. — Господь… все в руке божией.
— Я знаю, что умру. — Рябинин усмехнулся. — Все равно.
— Нет, уж вы, пожалуйста, не расстраивайтесь, — говорил, словно торгуя ненужную вещь, Филиппов.
— Звук каждого слова болезненно отдается в мозгу, — сказал, помолчав, Рябинин, — но мне хочется разговаривать. Мне как будто немного легче. А знаете… я думал… Ничего нет.
— Как-с? — не понял Филиппов.
— Я говорю, — как бы разговаривая сам с собою, продолжал Рябинин, — что… ничего нет… простая штука.
— Это где же? — вставил фельдшер.
— Там. — Рябинин криво и неохотно улыбнулся. — Там… за гробом… как это принято говорить.
— Как нету? Есть… — недоумевая, сказал староста. — Все есть.
Рябинин сделал попытку мотнуть рукой.
— Рассказывайте! — Он как будто немного оживился, заговорив громче. — Бабьи сказки. Все чепуха. «Земля есть, и… в землю…» Пожалуйте землю есть. Да. Когда будете умирать — увидите, что я прав. Я, это, знаете, не думаю, а чувствую. Тело мое в ужасе. Оно противится разрушению. Оно… осязает смерть. Я ничему не верю. Сегодня ночью я испытывал предсмертную тоску каждого мускула… каждого ногтя и волоса. Да. Страх смерти естествен… что же в нем предмет ужаса? Пустота. В молодости я резал индюшек, и, когда ловил… их… они кричали… раздирающим голосом… а когда… просто гонялся… из шалости — крик… был другой…
— Так-то, — возразил, чувствуя себя неловко от «умственного» разговора, Филиппов, — то, знаете… птица — курица там, индюшка. Они глупые.
