Когда отъехали от ворот на километр, Настя остановила машину.
— Дядя Петя, — сказала она, — ты там под сиденьем пошарь — должна быть такая сумочка брезентовая, как бы от противогаза.
— Есть такая, — сказал дядя Петя.
— Ты её открой и кружки достань. И бутылочку возьми из ящика.
— Да, — сказал дядя Петя. — Командир, слезай.
Юра сполз вниз. Он был как деревянный. Всё, что происходило, происходило не с ним.
— Держи ровно. — Дядя Петя сунул ему небольшую кружечку из нержавейки, другие раздал экипажу. Отвинтил колпачок «Трёх танкистов». Разлил. — Скажи слово, командир.
— Земля пухом, — сказал Юра. — Не знаю, во что ты верил, брат Буравчик, но пусть тебе там будет хорошо.
Выпили, закусили кусочками ржаного сухаря.
— А теперь, — сказала Настя, — дядя Петя за руль, я наверх, а ты, командир, — на заднее, и спать.
— Ну нет, — сказал Юра.
— Ну да. Тебе сейчас дыхание вернуть надо. А без этого от тебя одни траблы будут — и никакого толку. Допей пузырь и не возникай.
— Так заметно? — спросил Юра.
— Угу, — сказал Назаренко. — Даже я, толстокожий…
— …и ни фига не женственный, — закончила Настя. — Поехали.
Она забралась в турель. Теперь перед Юриным лицом в опасной близости от него маячили её ноги. В мешковатых штанах и тяжёлых берцах. Юра налил полную кружку водки и выпил как воду, не чувствуя ни вкуса, ни градуса. В бутылке ещё немного плескалось. Это он оставил на потом.
Машина тронулась, и Юра вдруг как бы опрокинулся назад, сквозь спинку сиденья. Там была темнота.
Спустя вечность он открыл глаза, но не проснулся. В лицо ему светил сальный луч плохого китайского фонаря.
— А это наш командир, — сказала Настя.
— И чаго он таки квелы? — поинтересовался незнакомый голос.
— День был тяжёлый. Замотало.
— Ясны перац… Так яка, кажаш, твого прозвишча?
— Малой. Константин Георгиевич.
— Гэто доцент ци што?
— Да, он.
— Адразу б сказала — мол, жинка Доцента. А то — малой, малой… Валяйте, едзьце. Сторожко там — ноч, уся паскуддзе вонки. А за патроны дзякую вам.
— И за спиртягу, — добавил кто-то густым басом.
Юра закрыл глаза и позволил себе утонуть.
Потом он в глубине своего беспамятства понял, что вся эта сцена происходила в темноте — а значит, бесконечный полярный день закончился.
Когда Юра пришёл в себя, машина стояла косо. Очень косо. Вдали бубнили голоса. Было не то чтобы светло, а примерно как в пасмурный день на рассвете. Или на закате.
Отлежал себе всё… Ворча, он стал распрямляться. Снаружи ни черта не было видно, только серо-голубые деревья впереди и пустое пространство сзади. Потом он понял, что всё окутано туманом. И что он в машине один.
