Хорошо хоть, что оставили «Каштан» (по какому-то наитию он повесил его под шинель, и похитители не рискнули резать ремень и вытаскивать пэпэшку) и гармоники.
Но — почему ушли?
Не знаю… можно догадываться: например, все они оплатили тур к месту исполнения всех желаний и вносить какие-то изменения не хотели. Не сходится: так и так маршрут и цель оставались теми же. Скорее, кто-то из получивших оружие решил получить и те ништяки, которые полагались пригнавшим конвой. Или — кого-то на входе надо приносить в жертву, а без этого никак. Или что-то ещё…
Ничего не знаю, с досадой подумал Юра. Догнать и спросить?
Потешить любопытство.
На фиг.
Он осмотрел поляну. Так, шмотки унесли, мою сумку унесли, рюкзак тоже унесли. Остались у меня пэпэ, два магазина к нему… а это что? А это обтирочные концы, они их не заметили или решили, что обойдутся. И самогон, как ни странно, — бутылка откатилась, не нашли. Может, ещё что-то? Юра походил вокруг костра. Светало очень быстро. Валялся скомканный свитер, вставший колом от засохшей крови, валялись откуда-то взявшиеся резиновые сапоги. И всё.
Ну и ладно.
Юра почти бегом вернулся к Эле. Та так и лежала в чертовски неудобной позе; да жива ли она? — вдруг пробило Юру. Он наклонился. Жива.
— Подъём, — похлопал он её по плечу. — Мы уже всё проспали.
— Что? — Открыв глаза, но продолжая спать, Эля похожа была на страшного совёнка. — Куда попали?
— Проспали.
— Самолёт? Нет, ещё не скоро… Да ну, перестань, какое может быть зависание, не смеши…
Она завозилась, устраиваясь поудобнее. Теперь Юра увидел, что на спине у неё приторочен рюкзачок.
— Эль, так мы идём или нет?
— Да-да-да, сейчас-сейчас, просто три секунды…
Юру вдруг заколотило — то есть по-настоящему, руки прыгали, и зубы пришлось сжать, чтобы не стучали. Тихо, сказал он себе, тихо. Они же всё-таки сёстры…
Эля говорила голосом Алёнки и с Алёнкиными интонациями.
— Значит, это был не сон. — Эля потёрла виски. — Значит, это на самом деле так…
Она побывала там, где сейчас Алёнка, и разговаривала с ней по-настоящему, а не «снимала пыльцу». Алёнке там плохо, но не потому, что её кто-то обижает или там вообще плохо, а потому, что Алёнка всей душой рвётся в прежний мир, в прежнее тело, к прежней жизни, к нему, к Юре, — а главное, очень боится, что с телом произойдёт что-то плохое, она не может объяснить, почему боится и что плохое может произойти, — но боится панически. А если бы не этот страх, то там просто здорово…
