Чёрт…
Всех положили вхолодную, без шума, подумал он, а почему? Не хотели поднимать шума? Может, тут в окрестностях есть кто-то, кого можно привлечь шумом? Юра достал «Гюрзу» и дважды выстрелил вверх. Подождал.
Ничего.
Тогда он пошёл осматривать эти самые окрестности.
Слева от ворот, позади импровизированной остановки, начиналась почти непроходимая чаша из кустов, переплетённых колючей лозой (ежевика это, что ли?), а когда он из упрямства сумел всё-таки продвинуться на пару шагов, то увидел, что зря: там был довольно глубокий ров с водой на дне, заваленный всяческим мусором. Справа от ворот была подъездная дорога. Оставались сами ворота…
Створок не было давно, а забор оставался; на нём даже уцелел почтовый ящик — тот, в который письма бросают. Доски были когда-то покрашены коричневой краской, потом зелёной, потом — поверху — побелены известью; всё облупилось. Он ещё раз посмотрел на место, где была надпись, пытаясь по петелькам для креплений различить, что там были за буквы, но быстро понял, что задача непосильная. Тогда он пошёл внутрь, за ворота. И сразу понял, что здесь недавно прошли несколько человек.
Под ногами был щебень вперемешку со снегом, и на снегу запечатлелись фрагментики следов подошв. Разных подошв. Эля поехала в зимних кроссовках с крупным рисунком. Вот он. И вот.
Но почему её нет на пеленгаторе?
И где следы дальше?
Дорога вела мимо обширной поляны с одними футбольными воротами (полосатые штанги и остаток сетки в углу), потом — между фундаментами сгоревших или разобранных домиков. Это был пионерский лагерь или дачи, понял Юра. На фундаментах уже выросли деревца в два-три человеческих роста. Потом дорога стала ощутимо в гору — хотя глазами вроде бы никаких пригорков не замечалось. И тут же запахло угольной гарью. За пригорком обнаружилось приземистое серое здание котельной; железная труба, переломленная пополам, торчала в небо, как колено покойника. Довольно большая куча угля — машины три-четыре — была свалена у стены, и никто его отсюда никуда не унёс…
Потом что-то изменилось. Как будто приоткрылся огромный невидимый глаз и стал без выражения смотреть из-под сонного века.
Стараясь не отворачиваться от странной котельной, Юра попятился, потом повернулся и побежал к воротам. Бежать было тяжело, всё равно что с полной выкладкой и по пояс в снегу. Ворота приближались медленно, чуть покачиваясь. Потом Юра оглянулся. Никого. Но он уже знал, что его увидели, опознали — и, наверное, отложили до лучших времён.
