- И много их там?
- Теперь четверо, пятый вот приехал. А на суд над покойным Гарнецом так двенадцать собралось. Те, что сейчас живут здесь, следят, не скажет ли кто что-либо греховное, и сразу на допрос - где, да что, да как? Господь бог тебя вдохновил или дьявол? А бес его знает, кто меня вдохновил, чтобы я цену за ночлег повысил! Может, и какой-нибудь праведник проезжий! Бедного нашего приходского ксендза вовсе безвинно сожгли - теперь они сами это понимают...
- А сестры плясать не перестали?
- Помилуй бог! Они еще похлеще штуки показывают! Что Гарнеца сожгли, ничего это не помогло!
- Значит, не был-он колдуном! - заключил Володкович, рад-радешенек, будто ему табун в сотню голов подарили, оглядел сидевших за столом и весело заржал. Казюк хмуро посмотрел на него.
- Понапрасну душу загубили! - заметил Одрын.
- Ну да, понапрасну, дорогой мой, понапрасну! Вот чепуха-то какая! веселился Володкович. Пани Юзя между тем снова вытерла стаканы полотенцем и, сладко улыбаясь, налила из кружки сивуху.
- За здоровье покойника! - засмеялся шляхтич.
- Эй, ваша милость, иди-ка ты, пан, спать, - со злостью сказал Казюк.
Пани Юзя удивленно посмотрела на него.
- Казюк, ты чего такой злой?
- Спать хочу.
- Ну, так иди. Возьми с собой этого парня.
Пани Юзя была родом из-под Варшавы и выговаривала слова мягко, нежно, добрые ее глазки, заплывшие жиром, смотрели на всех ласково, особенно на Казюка, который был парнем статным, хоть и неотесанным.
- Идем, - сказал он, хлопнув парубка по плечу.
Оба встали из-за стола и перекрестились.
- Спокойной ночи!
- Спокойной ночи!
На дворе было темно и тихо, против корчмы сплошной черной тенью высился монастырский костел, строгий и угрюмый. В монастырских окнах было темно, лишь в одном светился слабый огонек лучины. Парни пошли по хлюпающей грязи двора, было еще не поздно, хотя и темно. И вдруг с колокольни донесся одинокий, прерывистый звон маленького колокола.
- Звонят, - сказал парубок.
Они вошли в конюшню и уселись на широкой, покрытой кожухами лежанке. Лошади фыркали, бренчали цепями, в открытые ворота конюшни глядела теплая осенняя ночь, и, когда глаза привыкли к темноте, стали видны те самые звезды, которые ниспослали молитву отцу Сурину.
- Звонят, - повторил парубок. - Зачем они звонят?
Казюк лениво перекрестился и залез поглубже на лежанку.
- Такой здесь обычай, - сказал он. - Звонят за заблудившихся путников.
- Вот как!
- Да, так епископ говорил. За заблудившихся в лесу.
