Однажды, очень поздно ночью, я возвращался из цирка домой пешком — и не думал о Клэр. Шел сильный снег; сигара, которую я курил, поминутно потухала. На улицах не было никого, все окна были темны. Я шел и вспоминал песенку клоуна:
Я не советский,
Я не кадетский,
Ах, я народный комиссар… —
и тот странный, зыбучий отклик, который получается всегда, если артист играет на каком-нибудь музыкальном инструменте и поет на песчаной под аккомпанемент этого мотива, не перестававшего мне слышаться. Вместе с тем ожидание какого-то события вдруг появилось во мне — и тогда, подумав над этим, я понял, что давно уже слышу за собой шаги. Я обернулся: окруженная лисьим воротником своей шубки, как желтым облаком, широко открыв глаза, глядя сквозь медленно падающий снег, — за мной шла Клэр. Мне показалось, что недалеко за углом вдруг раздалось быстрое бульканье стекающей на тротуар воды, потом ударили молотком по камню — и сразу после этого наступила та тишина, которую я слышал во время припадков моей болезни. Мне стало трудно дышать; снежный туман стоял вокруг меня — и все, что затем произошло, случилось помимо меня и вне меня: мне было трудно говорить, и голос Клэр доходил до меня словно издалека. — Здравствуйте, Клэр, — сказал я, — я вас очень давно не видел. — Я была занята, — ответила Клэр, смеясь, — я выходила замуж. — Клэр теперь замужем, — подумал я, не понимая. Но страшная привычка к необходимости вести разговор как-то удерживала небольшую часть моего ускользающего внимания, и я отвечал, и говорил, и даже огорчался во время этого разговора; но все, что я произносил, было неправильно и не соответствовало моим чувствам. Клэр, не переставая смеяться и пристально смотреть на меня — и теперь я вспоминал, что на секунду в зрачках ее мелькнул испуг, когда она поняла, что не может вывести меня из состояния мгновенно наступившего оцепенения, — рассказала, что она замужем девять месяцев, но что она не хочет портить фигуры. — Это хорошо, — пробормотал я, поняв только фразу о том, что Клэр не хочет портить фигуры; а почему фигура могла бы испортиться, этого я не слышал и не понял. В другое время простое заявление о нежелании портить фигуру меня бы, конечно, удивило, как удивило бы, если бы кто-нибудь сказал ни с того ни с сего: я не хочу, чтобы мне отрезали ногу. — Вам придется примириться с тем, что я перестала быть девушкой и стала женщиной. Помните наш первый разговор? — Примириться? — подумал я, поймав это слово. — Да, надо примириться… Я не сержусь на вас, Клэр, — сказал я. — Вас это не пугает? — продолжала Клэр. — Нет, напротив. — Мы шли теперь вместе; я держал Клэр под руку; вокруг был снег, падавший крупными хлопьями. — Запишите по-французски, — услышал я голос Клэр, и я секунду вспоминал, кто это говорит со мной. — Claire n'etait plus vierge
