— Каких именно наркотиков?
— Она не может говорить. Она беспомощна. Ну же, давай, делай свое черное дело!
Позже Лили сказала:
— Нет. Не уходи. Давай у окна. Высунься.
Он высунулся и стал курить. Ночь была беззвездна, цикады заглушены… Ровно семнадцать лет назад, час в час, 15 июля 1953 года, ему разрешили спуститься в спальню родителей, чтобы повидать незнакомое лицо. Карл тоже присутствовал, была там и акушерка, собиравшая вещи, а лицо матери на подушке было раскрасневшимся, и влажным, и мудрым. Киту еще не исполнилось четырех. С сердцем, внезапно вспыхнувшим, он приблизился к колыбели — но нет, в памяти его это была не детская кроватка и не корзина; это была обычная кровать, и на ней лежало существо размером со сложившегося младенца, с густыми, сырыми, светлыми волосами длиной до груди, с теплыми щеками, с посвященной улыбкой спящего. Ложное воспоминание (так он, по крайней мере, всегда полагал), подретушированное или отреставрированное теми аспектами и переливами, что ожидали ее в будущем, — ведь он, меж тем, повидал одного-двух новорожденных, и у него не было иллюзий насчет их внешности. Но теперь (высовываясь, куря, думая) он решил, что ему — в его галлюцинаторном состоянии, одуревшему от любви и желания защитить — на самом деле предстало это невероятное видение, его сформировавшаяся сестра.
Ни звезд, ни цикад. Лишь четвертушка месяца, лежащая на спинке, словно нетерпеливое дитя, готовое сразиться с бутылочкой или грудью.
— Где же наша гроза? — спросила Лили, когда он вернулся к ней.
Кит провалился в постель. Лили слишком напоминала ему сводную сестру… Все решится здесь, подумал он. Все решится в итальянском замке. С самого начала, когда взбирался на башню со своими сумками, отстав на три шага от Шехерезады (сегмент белизны в бронзовой круговерти), он сильно подозревал, что его сексуальная природа по-прежнему открыта переменам. Какое-то время это его волновало: он станет голубым и потеряет голову от Амина; он влюбится в одну из овечек посимпатичнее, из тех, что в поле за выгоном; у него, самое малое, разовьется нездоровая тяга к Уне или Кончите — или даже к Додо! Это — высшая точка моей юности, подумал он. Все решится здесь.
И оно пришло, час спустя, два часа, три часа. Неумело сбитое, дребезжащее, вроде ружья в пантомиме. Казалось, вот он — бородатый злодей в сюртуке, рыхлое колечко дыма расширяется над его мушкетоном. Неумелое — и неолитически громкое.
— Ты? — внезапно произнесла Лили.
