— Ничего. — По десяти пальцам пробежала смущенная волна. — Ноги как ноги. Ноги — какая глупая с виду штука.
— Пожалуй. Некоторые утверждают, что все это весьма сложно. Девушки и ноги. Можно? — Он поднял левостороннюю представительницу пары туфель, которые, как ему было известно, квалифицировали как лодочки. — Разве можно представить себе что-либо, менее похожее на ногу, чем это? — Он имел в виду степень стилизации или исхищренности. — С такой дугой, с таким каблуком.
— М-м. Ступни. Подумать только, ведь кое для кого ступни — это фетиш.
— Представь, как много это говорит о человеке.
— Ужас. Запросто можно забыть отпереть, — продолжала она, когда они возвращались через ванную, уже исполненную значения. — Это постоянно со всеми происходит. Тут даже колокольчик есть — видишь? Если меня запирают, я звоню. — Она позвонила: тихое, но решительное мурлыканье. — У тебя тоже есть такой. Я всегда забываю. Такая уж я несносная.
Шехерезада устремила взгляд в его сторону со своей особой прямотой: золотые глаза идеалистки, очень ровные брови. Когда этот взор упал на Кита, у него появилось ощущение, будто она уже разобралась во всем, что его касалось: рождение, среда, внешность, даже достоинство. Важен (подумал он безо всякой связи с предыдущим) еще и тот факт, что она называет свою мать мамой, а не мамочкой (подобно всем остальным представительницам ее класса). В этом Киту виделась ее душа — поборница равноправия в главном. Но самым странным в Шехерезаде была ее улыбка, которая не была улыбкой красивой девушки. В слегка подернутых морщинками веках было слишком много от тайного сговора — сговора, связанного с человеческой комедией. Улыбка красивой девушки была улыбкой изолированной. Не дошло еще, — говорила Лили. — Она не понимает. Неужели это правда? Кит обратился к Шехерезаде:
— Я могу снести многое. Несносных вещей не бывает. Если правильно на них смотреть.
— А, знаю я эту философию. Если вещь несносная, значит, она интересна своей несносностью.
— Верно. Быть несносным интересно.
— Причем интересно то, что несносных вещей не бывает.
Эти юные — просто прелесть, не правда ли? Два года сидели по ночам до рассвета, пили вместе растворимый кофе, а теперь у них есть мнения, и они их высказывают.
— И все-таки, — сказала она, — повторение — вещь несносная. Что, скажешь, нет? Как эта погода. Не повезло — извини.
— Зачем же извиняться за погоду.
— Ну, ведь хочется купаться и загорать. А тут дождь. И почти что
