Тем не менее Х.-Д. Леве убежден, что споры между двумя господствующими направлениями в западном «столыпиноведении» создают благоприятные условия для развития историографии. Однако «никогда ни одна сторона не одержит явной победы», — делает вывод историк. К тому же возможны и многочисленные переходные варианты от «оптимизма» к «пессимизму» как в отношении столыпинских преобразований, так и относительно уровня развития довоенной России в целом (например, можно быть «оптимистом» в оценке экономического развития и «пессимистически» взирать на политические возможности режима; или в целом рассматривать положительно происходившее в России, но единственным пороком видеть излишнюю концентрацию пролетариата в городах и т. п.).[16]
Х.-Д.Леве затронул важнейшую методологическую проблему, связанную с поисками критериев для суждений о мере успешности столыпинского курса. Действительно, в незавершенности реформ трудно усомниться, и это позволяет делать разные прогнозы о возможных путях исторического развития России. И все же трудно согласиться с агностицизмом немецкого исследователя, говорящего о неразрешимости спора по поводу столыпинской политики. Исторические споры такого масштаба разрешаются текущей жизнью и в том числе развитием философии истории, обобщающей исторический опыт. Одного лишь погружения в исторические источники для выяснения таких вопросов недостаточно. Как метко об этом выразился покойный еврейско-немецкий историк Р.Кебнер, «историческое знание столь же мало приобретает от прочтения документов и хроник, как ботаника от описания растений». Сведения источников необходимо воспринимать в контексте широкого, ориентированного в современность исторического потока, что единственно оправдывает изучение истории.[17] В случае со Столыпиным это значит, что необходимо исходить из всей нашей истории ХХ в. Крах советских «пороков» в мирное время, свидетельствуя о российских врожденных «пороках», еще более актуализировал вопрос о русских исторических альтернативах и вновь выдвинул на авансцену историографии Столыпина с его впечатляющей убежденностью в возможности модернизации России на ее собственных исторических основаниях.
Русская философия давно уже определила истинную ценность того консерватизма, какой воплощал в своем политическом курсе Столыпин. Оказавшись в вынужденной эмиграции, русские мыслители еще больше уверились в целесообразности таких преобразований, которые не ломают исторически сложившейся жизни. Н.А.Бердяев в «Философии неравенства» написал целую поэму о спасительности консерватизма, являющегося «одним из вечных религиозных и онтологических начал человеческого общества», без которого «невозможно нормальное и здоровое существование и развитие общества», поскольку консерватизм «поддерживает связь времени». Консерватизм развивает «конкретную историческую действительность», революционеры же пытаются подменить ее «отвлеченной социологической действительностью». «Смысл консерватизма — в препятствиях, которые он ставит проявлениям зверино-хаотической стихии в человеческих обществах», — делал вывод Бердяев.
