Ну, так вот. Похаживал, значит, Прекрасный Принц по своей котельной, присматривал за своими нефтяными печурками, и все были чрезвычайно довольны. Король радовался, что Прекрасный Принц уже не у него на службе. То есть радоваться-то он, пожалуй, не радовался, потому, как и думать забыл про Прекрасного Принца, не имея больше перед ним никаких обязательств. Зато радовался начальник УЖД, вздохнувший с облегчением, во-первых, оттого, что он — или, что одно и то же, его учреждение — не совершил никакой доказуемой и уж, во всяком случае, никакой доказанной ошибки, во-вторых, оттого, что он сберег для учреждения энную сумму, и оттого, наконец, что не надо было больше тревожиться за Прекрасного Принца, поскольку, во-первых, он не имел уже с ним никакого дела, во-вторых, другие уже о нем позаботились. И постепенно Прекрасный Принц провалился в глубины его памяти, обволакиваясь забвением, как обволакивается, говорят, жиром осколок, засевший в мягких тканях.
***
Одно время появление на улице было связано для Прекрасного Принца с некоторыми осложнениями. Но он их довольно быстро преодолел. Кто его прежде знал, те его не узнавали, а кто не знал, полагали, что таков уж он от природы. Случалось, он называл себя кому-нибудь из старых знакомых, и тот любезно сообщал ему, что он не больно-то на себя похож, весь какой-то узенький и сплющенный, и рот как-то странно перекошен в том месте, где челюсть срослась чуть криво, правда, самую только чуточку.
И скоро он усвоил, что лучше себя не называть, и дело сразу пошло на лад. На его одноногость мало кто обращал внимание, как, впрочем, и на однорукость. Разве что пошутят иногда, с кем, мол, не случается, а бывало, ему даже и льстили, де, можно подумать, ветеран войны. Про лицо же, делавшееся иной раз, в минуту усталости, совершенно безликим, никто никогда не высказывался, разве что в тех случаям, когда он представлялся при знакомстве. Он подумывал сменить имя, но соответствующее бюро не нашло для этого никакого законного основания, тем более что хирурги, надо сказать, справились со своей нелегкой задачей просто блестяще.
Посиживая — чаще всего в одиночестве — у своих печурок, Прекрасный Принц пел старинные красивые песни угольщиков, и прохожие хвалили его голос. От постоянного пения он сделался малость чудаковат, и нередко он даже и ночевал возле своих печурок, поскольку семьи у него не было. О женитьбе нечего было и думать, с сестрами же милосердия в той стране, где он жил, дело обстояло неважно. Он попытался, было, разок-другой, но культи у него, что одна, что другая, были, по их словам, такие холодные, что это гасило последние искорки их питавшегося милосердием пыла. Кроме того, если одноногий или однорукий и способен еще воззвать к милосердию, то уж человеку со сплющенной головой пробудить подобные чувства бывает невероятно трудно, во всяком случае, у любого нормально устроенного индивида, а всяких там ненормальностей он и сам не любил. В общем, уж тут-то он сам был кругом виноват.
