— Ты почему не ложишься, второй час уже… — спросила она, и не потому, что действительно хотела узнать причину, а так, по привычке, в виде ритуала.
— Не видишь разве, работаю. Завтра коллегия… Иди спи, мешаешь.
Женщина хотела еще что-то сказать, шевельнула губами, но в последний момент передумала, махнула рукой и тихо прикрыла дверь.
На Шестакова нахлынула волна противоречивых чувств — и жалость к жене, и раздражение, и желание позвать ее обратно, излить наконец душу в надежде на поддержку и сочувствие, и опасение, что, признавшись в своих страхах, он даст основание подумать: раз боится — значит, есть за ним что-то…
И параллельно он ощутил нечто вроде ненависти к любимой, в общем-то, жене — при мысли о том, что его вот арестуют, а Зоя станет отрекаться от него, врага народа, на собрании в своем театре клеймить позором… О том, что жену скорее всего арестуют вместе с ним или чуть позже, а сыновей под чужими фамилиями сдадут в детдом, он в своем смятенном состоянии даже не подумал…
«А почему бы тебе не плюнуть на все и не сбежать? — пришла вдруг в голову дикая в его положении мысль. — Нет, на самом деле. Союз большой, где-нибудь в тайге запросто затеряться можно, а там и через границу… — Идея ведь дикая именно для большевика и члена правительства, а для нормального человека? — А если и вправду — прямо сейчас? Деньги и оружие есть. Вызвать служебную машину, еще лучше — такси, рвануть на вокзал или просто на дачу, изобразить несчастный случай на рыбалке — и привет!»
Шестаков дрожащими руками поднес спичку к папиросе. Сумасшедшая идея завораживала. Настолько, что он не сразу сообразил — страх-то исчез! Впервые за месяцы, если не годы. Прошла нудная, как зубная боль, тоска, больше не тошнило, замедлился пульс, спокойным и ровным стало дыхание. Даже намек на выход из безнадежной позиции сделал его почти что другим человеком.
Или — не другим, а как раз самим собой. Тем двадцатилетним юнкером флота, который умел испытывать яростное веселье во время стычек с германскими эсминцами в кипящих волнах Балтики, а чуть позже проявил грозящую смертью изобретательность, выручая арестованного за участие в Кронштадтском восстании друга из лап Петроградской ЧК.
Нарком вышел в ванную, пристально всмотрелся в свое лицо.
Крепкий мужик, нестарый еще, сорок два весной исполнится.
Лицо, конечно, рыхловатое, чуть обрюзгшее даже, с начальственными складками у носа и рта. Одет в полувоенную серую гимнастерку, слева на груди два ордена и депутатский значок. Плечи широкие, пуза нет… Шестаков нагнулся, достал из-под ванны оставшийся после ремонта кусок дюймовой водопроводной трубы, примерился и почти без усилия согнул под прямым углом.
