Ольгины знакомые мне безразличны. Я и не слушаю, о чем они говорят. Парень с сумкой встает рядом, протягивает шампанское. Я пью, обливаясь.
— Оля говорит, ты поешь хорошо. Может, спела бы… вместо этой. Он кивает на «Клаву», визжащую: «В жизни раз бывает восемнадцать лет!»
Мне неохота петь. А Ольга уже лезет с предложениями, просит ребят хлопать. Она пьяная. Я — нисколько. Даже противно. Это оттого, что я все время про Александра думаю. То, что с ним могло что-нибудь случиться, совершенно отпадает. Он из любой заварухи вылезет. Что же он не позвонил мне? А может, он звонил уже? Звонит. А меня нет. Я гуляю…
Вдоль набережной тут и там поставлены помосты-сцены. На них выступают, с них что-то объявляют. Но народ сам хочет выступать. С одной сцены артиста просто стащили. И тут же мужичок из толпы — по возрасту он больше годится в учителя, чем в выпускники, — вскарабкался на помост, микрофон обеими руками схватил и орет: «Чему нас учит семья и школа?» К нему милиция не равнодушна. Сразу трое подхватывают его за руки, так и не выпускающие микрофон. Он не сопротивляется — на ногах еле стоит.
И только орет в микрофон: «Жизнь сама таких накажет — скажи, Серега!..» Высоцкого поют со всех сторон. Даже глупо как-то. Может, будь он официальным бардом, его бы так и не пели. Всем охота недозволенного.
Возвращаемся мы с Ольгой в пять утра. Вот когда улицы поливают! Ольга идет спать ко мне. Не заглядывая в бабкину комнату, зашатываемся в «мою» и валимся на диван. Ноги гудят и горят, будто печки. Ольга вырубается молниеносно. А я почему-то повторяю про себя стихи Александра Блока, посвященные актрисе Наталье: «И лишь одна я всех тревожу своим огнем крылатых глаз…»
— Ольга, я подстричься хочу. Открыто ведь — час дня…
Ольга спросонья плохо соображает, но довольно кивает: «Давай, тебе будет хорошо!»
Я стригусь. Идем в ближайшую парикмахерскую. Рядом с площадью Мира, на Садовую. Конечно, лучше бы к знакомому парикмахеру пойти. Но я ведь сейчас хочу подстричься, немедленно.
В салоне сидят тетки в бигудях. От бигудей отходят провода. Тетки не двигаются. Сидят, как жабы. Раздвинув ноги. Мужики так сидят. А у баб этих ляжки, видно, настолько толстые, что их и не соединить вместе. Не хватало бы еще, чтоб они и пизды свои чесали. Запросто так, как мужики яйца почесывают или поправляют. Не знаю, что они с ними делают, только всегда их руки у собственных половых органов. И ширинки они на ходу застегивают, когда уже из туалета выходят.
