, несомненно инспирированные III Отделением, вину за поджоги возлагали на Герцена
[29]. Все это, естественно, свидетельствует против правительства, но имеются два обстоятельства, заставляющие думать о его виновности: то критическое положение, в котором очутилось правительство к моменту пожаров и которое могло заставить его пойти на риск, и выгода, извлеченная правительством из этого риска.
Начальник III Отделения князь В. А. Долгоруков почти накануне пожаров, во всеподданнейшем докладе от 27 апреля, подчеркивал, что наибольшее затруднение он видит в "шаткости <…> общественного положения" правительства[30]. Пожары в корне изменили это положение. После них большинство резко повернуло вправо, и этим, по отчету Долгорукова за 1862 г., облегчило правительству задачу "рассеять скопившуюся над русской землею революционную тучу, которая грозила разрешиться при первом удобном случае"[31].
Неверно, конечно, мнение Кропоткина, что пожары были "поворотным пунктом не только в политике Александра II, но и в истории России того периода"[32]. Они действительно вызвали необычайный по резкости и быстроте поворот, но только общества, а не правительства, уже ранее перешедшего к реакции. Возможности усилить ее и раздавить революционное движение способствовало изменившееся общественное мнение. Аресты и преследования многими оправдывались ссылкой на пожары. Кропоткин свидетельствовал, что после пожаров "толковать о реформах стало неприлично. Атмосфера была насыщена духом реакции"[33].
Официозная и правая пресса, учитывая желание правительства замять вопрос, постепенно прекратила нападки и даже делала попытки частично реабилитировать клеветнически обвиненное ими ранее студенчество[34].
Наконец замолкли все, и продолжалась лишь борьба между Катковым и Герценом[35]. Герцен не переставал обвинять правительство: "Отчего оно не объявляет имена тех политических фанатиков, социалистов, коммунистов, которые жгли С.-Петербург?" ("Колокол", л. 141)[36]; "Что же оно не обнаружит адские оковы сатанинских участников" ("Колокол", л. 146)[37]. Наконец, 1 ноября, в л. 149 "Колокола" Герцен потребовал ответа на то, чем кончилось "знаменитое следствие о зажигательствах"[38]. Правительство молчало. Об этом времени Л. Ф. Пантелеев писал, что "малейшее обстоятельство могло резко толкнуть ход жизни в ту или другую сторону"[39].
Крымская кампания, обнаружившая всю гниль николаевского режима, дала сильный толчок росту оппозиционных настроений, притом и в таких кругах, которые были весьма далеки от них
